– Иди ты на хер, озабоченный! Самому что ли не дали?

– За меня не беспокойся… Здорово, что ли! – вдруг, неожиданно, как лампочка, улыбнулся друг и протянул Сазонову свою сильную жилистую руку. Худой, как щепка, в тяжелых роговых очках типа "колун", с вечно хмурой физиономией а-ля Суслов, Серега был на самом деле парнем мягким, добрейшим и юморным. Все небольшое общество следственной части знало, что на Панченко всегда можно было положиться.

У него, конечно, были свои "антиобщественные" недостатки: он плоховато пил с коллективом водку, спешил пораньше до дому, был слегка ( в меру!) прижимист, но зато он был честен, смел, мог заменить на дежурстве, помочь в деле, мог зажулить нужное для отдела оборудование, мог напоить чаем, мог с унылой рожей рассказать такую хохму, что народ икал по полдня, да и мало ли что еще мог следователь Серега Панченко.

Не успели друзья и поболтать, как рабочий день начался. И вот уже нахально зазвонил телефон, потом вызвал недовольный чем-то начальник, потом еще что-то, и так пошло и поехало, как идет и едет оно всегда – само собой, как бог на душу положит, и вкривь и вкось, по-русски, как бык, извиняюсь, поссал…

– Я в ИВС, Широкова допрашивать, – Павел засунул в свой потертый дипломат бланки протоколов и пока еще тощенькое уголовное дело, – не кашляй, дедушка.

– Шлепай, давай, я в полпервого приду туда. Кабинет мне забей.

Изолятор временного содержания, правильно именуемый ИВС, а также неправильно, в народе, – КПЗ, предвариловка, клоповник, гадючник и тому подобное, находился в областном УВД, чье огромное старинное здание с колоннами тот же народ, почему-то, назвал "Серым домом". До него было метров сто пятьдесят – хорошо, удобно, рядом, но… Россия.

Ну ладно бы, одних преступников у нас на родине не уважают. Они, вроде как, заслужили. Так ведь, нет! А следователи, да опера-то в чем виноватые? Этих-то за какие-такие прегрешения в те же самые условия крошечных, вонючих и проблеванных камер, гордо именуемых следственными кабинетами.

Туда – в апартаменты два на полтора, со сломанными форточками, с колченогой, прожженной мебелью 30-х годов, с огромными консервными банками-пепельницами, без какой-либо сигнализации для конвоя и вообще без розеток, с одной крошечной лампочкой на двадцать ватт, висящей где-то в поднебесье высокого потолка.

Где, я вас спрашиваю, зеркальные стекла в огромных и светлых следственных кабинетах, где нормальная офисная мебель, где записывающая аппаратура, стенографистка? Какая может быть здесь психология в работе? Дыра эта вселяет в подследственных лишь отторжение и безысходность. За ней приходят злость и противодействие. Человек замыкается и входит в ступор. Потому что не верит. А без доверия не будет контакта, не будет искреннего раскаяния и желания поговорить. Круг. Тупик.

Самое смешное, чтобы туда попасть и вытащить на допрос "своего" клиента надо выстоять очередь и, отругавшись с ивээсниками и другими следаками и операми, наконец-то попасть в вышеописанное вожделенное помещение, становящееся для "счастливца" к тому моменту ничем не хуже сказочного дворца. И уже не замечаешь этой убогости и средневековой опустошенности – главное добрался до своего рабочего места.

Пашка часто шутил, что за свою семнадцатилетнюю службу следователем он отсидел в ИВС и СИЗО столько, что если его все-таки будут сажать в тюрьму (а сажать этого брата всегда за что-нибудь да найдется!), суд просто обязан будет скостить ему срок лет на пять – не меньше, руководствуясь прежде всего принципом справедливости наказания. Ведь отсидел-то он их в следственных вонючках – без вины виноватым.