– Ладно, не злись. Помоем посуду, послушаю я про твоего царя. Обещаю не заснуть…

Серые тучи за окном вольготно разлеглись на крышах домов и притащили с собой сумерки. Из батарей текло тепло, яркий свет лампы не давал глазам закрыться. Выход писателя!

Глава 2. Иван Грозный, он же Иван lV

В большую царскую опочивальню через узорчатые стекла пробивался тусклый свет. Дверь молельни тихонько приоткрылась. Оттуда боком выскользнула Мария Нагая, последняя жена царя Иоанна Васильевича. В молельне она зажигала погасшую лампаду перед иконой Святителя Николая. Не царское дело – возжигать лампады, но это особый случай. Последние два дня муж вставал с постели только к обеду, изменяя традиции с утра навещать жену в ее опочивальне. Теперь она первая через молельню приходила к царю справиться о его здоровье. Увидев погасшую лампадку, она наскоро наполнила ее маслом, вихрем снеслась в переднюю, сунула огонек из камина в плошку и вернулась в молельню. Лампада засветилась огнем. Мария истово закрестилась, пока не услышала шум из опочивальни.

Зловещие слухи расползались ядом по царским хоромам. Баяли, Иоанн Васильевич тайно сговорился с Шуйским – тот должен днями ехать в Швецию на смотрины новой невесты для царя. При живой-то жене! Пусть не венчаны они, но ведь все равно жена и общий сынок Дмитрий – царевич! Людская молва наполняла сердце Марии страхом и тоской. Она знала, как жестоко царь расправлялся с предыдущими женами. То ли смерть, то ли монастырь холодным ветерком шелестит совсем близко. Походка женщины стала неслышной, речь тихой, взгляд боялся встретиться с мужниным.

– Как вам сегодня с утречка можется, государь-батюшка? Не подать ли чего особенного? Киселя клюквенного али ушицы из стерлядки – вчера свежую рыбку на санях приволокли…

– Иди, Марья, до Малюты Скуратова – пусть он мне кислых щец приготовит, на кисленькое охота пришла. Да штоф хлебного вина поставь, хоть боль в ногах успокоится, – Иоанн Васильевич откинул в сторону одеяло и зорко взглянул на жену, – неможется временами. То хоть плясать готов, то встать не могу, быдто мешком с зерном придавленный. Уж не отравил ли кто? Аспиды кругом вьются, смерти моей желают… Ты вот что, Марья, кликни ишо из передней челядного Ваньку, пусть на ложках поиграет, нравится мне игра его… Иди, иди, не стой истуканом. Заутреню я отмолил, с боярами на сегодня закончил, отдохнуть хочу, подумать. Иди!

Мария скрылась, только коса длинная вслед метнулась. В дверном проеме показался мальчонка. Стоял, с ноги на ногу переминаясь, гнева царского заранее боялся – вдруг что не так сделает. Иоанн Васильевич махнул рукой:

– Садись, Ванька, на лавку, поиграй мне на ложках, да не стучи сильно – не горох молотить пришел. Играй тихонько, как птичка воркует, а я думы думать буду. Так-то мне сподручней. Начинай!

Мальчик примостился на кончике лавки, достал из-за пояска ложки деревянные и тихонько стал настукивать незатейливую мелодию. Малый еще, а уже большой умелец. Талант от отца достался, именитого ложечника. Царь прикрыл глаза. Перед ним поплыли видения жизни…

***

«Пятьдесят три года – рази старость? Могу еще детей иметь, но боли… Лекари помогают мазями да притираниями токо на время. Обматывают ноги лопухами с подорожником да еще какими-то мудреными травами. Легчает ненадолго, колени с тяготой гнутся, на пятки не наступь – боль до головы пронзает. Ходить по палатам тяжко, на улицу и вовсе боязно. Тело потеряло проворность, опираюсь то на посох, то на челядь. Бояре разные думки думают, когда немощного царя зрят. Негоже так-то на глаза людям казаться. С каженым днем все тяжелей. Как выдюжить? Челядь молчит, за спиной не балакает – боится, в глазах сочувствие. Пусть зараз молятся за мое здоровье – сами целей будут. Предательств не люблю и никому вовек не прощаю…