– Он совсем плох, – ответил Аиф после продолжительного молчания. – Не работает. Айлир нечего есть, а мне работу не дают. Знают, что вор и… из-за отца тоже.

– Понятно, – произнес сурово трактирщик. – Я беру вас с Айлир к себе. Платить пока не буду, но голодными не оставлю. Украдешь или будешь отлынивать, второй возможности не будет. Попадешься, отдам в Управу. По рукам?

Он протянул мальчику огромную ладонь. Аиф встретил ее своими тощими пальчиками.

– Только можно мне брать для отца немножко еды и меда? – пробубнил он, потупившись.

– Пожалуй, – вздохнул Конан, – но пусть ему носит Айлир. По вечерам я буду отпускать ее домой.

– Вот что, Аиф, – вмешался я. Трактирщик и мальчик обернулись ко мне, слегка вздрогнув и, вероятно, забыв о моем присутствии. – Я не знаю ни тебя, ни Конана, и не имею намерений вмешиваться в ваши дела, скажу лишь, что мне нравится предложение обокраденного, и я надеюсь, что ты не спугнешь счастливую птицу. Тем не менее, поймал тебя все же я, поэтому именно у меня больше права распоряжаться твоей участью. Я преспокойно могу отдать тебя под суд, однако для всех кроме нас троих забуду твое имя и лицо, как будто бы мы и не встречались. Но взамен ты дашь мне возможность один раз просить тебя об ответном одолжении в тот день и час, когда буду в нем нуждаться. Что скажешь?

Трактирщик присвистнул.

Аиф слегка заострил уголки губ.

– Скажу, господин чтец, что пока иметь дело с господином чтецом приятнее, чем с господином катом10.

– Достойный ответ, Аиф, – одобрил слова мальчика Конан. – В полдень я проведаю твоего отца и заберу вас с сестренкой. Вы ведь по-прежнему у золотаря, так? Не вздумай не быть дома в назначенный срок – я расценю это как нарушение уговора. Теперь ступай.

Трактирщик отпер дверь и встающий на истинный путь воренок, растворился за ней, не прощаясь. К моему скрытому ликованию вслед за этим хозяин харчевни самолично принес мне плошку с горячей овсянкой и телятиной и кружку.

– Каким ветром тебя занесло в этот город, чтец? – спросил Конан, отыскав две лавки и предложив присесть.

– Ветер дул от города, – усмехнулся я, – а вообще я прибыл для переговоров с вашим владыкой.

– С Брохвелом?

– Да. Но оглашать предмет и цель нашей предстоящей беседы я, естественно, не властен.

– А я бы и не стал спрашивать. Мне вполне хватает внимания со стороны парочки местных разбойников, чтобы выставляться еще и перед управскими. Вот что мне действительно любопытно, так это увижу ли я еще сегодня Аифа.

– Думаешь, обманет?

– Надеюсь, нет. Но когда в два щелчка разживаешься вереницами монет, а потом вдруг приходится потеть за одну единственную в неделю, разве не засосет под ложечкой вернуться к первому и плюнуть на второе?

– А давно он ворует?

– Луны четыре время от времени. Он и меня-то сегодня обокрал не впервые. Тянет только у приятелей отца, знает, что тяжко нам его пострела под топор отдать, вот только сегодня почему-то и травнику досталось. Один раз его ловили. Байфан-кожевник высек его так, что пил у меня вечером левой, настолько утомилась правая. Аиф вернул владельцам награбленное и пару недель сидел смирно, а сегодня за старое. И все из-за отца, кузнеца.

Эйнин был славным мастером и добрым другом, до того как семь лет назад с ним не приключился паршивый случай. Однажды к нему в кузню заявилась девица из знатных, красоты сказочной, и заказала нож. В общем, ничего особенного, кроме того, что приходила она это дело сама вести, а не через прислугу. В оговоренный срок лезвие было готово. Девица вновь пришла сама и щедро оплатила работу. А через несколько дней ее старшую сестру и маленького брата зарезанными нашли в постелях. Душегуба, в чужой крови, бешеного, как псину, изловили сразу же. Им оказался конюх семейства, а орудием убийства – нож Эйнина. Ну, в Управе не полные дураки сидят – сообразили, что без девицы тут не обошлось. Конюха пытали, да он все одно твердил: бес его попутал, а девица ни причем. Тогда про нож вспомнили, глядят: выделка высшей пробы, вызвали кузнецов, а тут какая штука выходит, чтец: из прислуги о клиночке-то этом не знал никто. Выходит, если б тот, кто ковал, на нее показал, тут для ведьмы дело-то совсем по-другому бы обернулось. Оно, конечно, и странно, что она, убийство вздумав, сама под себя ножом этим копала. Ей бы его, наоборот, на виду держать, а потом кражу разыграть, но будто знала она, что кузнеца опасаться нечего. В общем, дошел черед и до Эйнина, спрашивают: «Ты нож ковал?». А он возьми да и соври: «Нет, не моя работа. И девицы этой в глаза не видел». Молва потом шла, что, мол, и его, выходит, захомутала, а мне вот думается, боялся он, как бы его собственным же ножиком холопы ее не пощекотали. Конюха, короче, вздернули, девицу не уличили. Мать ее, хвала Кариду, уже успела почить, а отец крепко хворал и вовсю собирался к супруге, видно, потому в ту пору девка дело это темное и затеяла. Ждать ей пришлось недолго: как узнал бедолага, что с детками стало, так на тот свет и отправился. Вот только и пировать на могилах родных не долго довелось ведьме. Редкая для бабы у нее была страстишка – на лошадях она носилась по-мужски и без седла иной раз. И уж не знаю, небеса ли, подземные ли владыки взялись свершить то, что не смогла Управа, только вечерком одним взбеленился под нею любимый рысак, скинул оземь, поломала она себе шею, да и сдохла. По мне так легкая плата за четыре смерти. Тут бы и конец повестушке, но для Эйнина все еще начиналось. Жене его в ту пору срок подходил разродиться, и получилось, что тем же вечером, как наездницу конь погубил, явила она на свет девочку и туда же к мертвякам. Тем самым вечером, понимаешь. На словах-то ему, понятное дело, посочувствовали, а по сути, чужое горе для людей – вино, дай волю, упьются. В наших краях в родах редко мрут, ну и начал народ судачить: поди, не ладно что-то с кузнецом, и про ножик, конечно, вспомнили. Говорили, карает его Карид за то, что девицу не выдал. Ну а дальше пошло-поехало. Начали у людей клинки эйниновы за столом в живот ближнего соскальзывать, молоты пальцы дробить, подковы слетать, стремена ломаться, замки вскрываться, оси гнуться. Правда, с кем это приключалось, трезвыми не ходили почти, да кто ж на это смотрит. Решили: ясно, проклят Эйнин, и с ведьмой покойной в сговоре. Доболтались до того, что он конюху помогал ее маленького братика резать и жену собственную после родов придушил. И тут уж к гадалке не ходи, чтец, больше всего питали эту молву ковали.