Серёжка поднял конфету, развернул и тут же заплакал: в обёртке был обычный кусок коры, что лежала кругом в изобилии.

Бабка живо откликнулась:

– Эх ты, Шурка! Нашел чем шутить! Да неужели ж тебе не стыдно?!

– Коринка! – ревел Серёнька, держа в руках бумажку.

Бабушка подошла, забрала у него обертку, и отец продолжил свой путь, затравленно улыбаясь. Пошутил, называется.

Мужики, что рубили сруб, тихо бубнили. Нашел чем шутить.

Потом были другие встречи с отцом – мимолетные либо долгие. Отец целовал Ножовкина в щеку, а тот утирался украдкой. Он любил отца, но слюни – это уж слишком. У отца была теперь другая семья. Семья… А была ли семья? Перебравшись в поселок, отец иногда получал по ребрам печной клюкой. А потом и вовсе сделался инвалидом, как и мать, перейдя на баллончик с аэрозолем. Виной тому, как видно, была их работа на пилораме, зимой и летом, на сквозняке.

Матушка прожила с отцом не так много, так что Ножовкин не помнил ни их совместной жизни, ни развода. Помнил лишь отца, что возникал в его жизни – как чирей на ровном месте: только что не было – и вдруг появился.

Разведясь, матушка не очень тужила. Да и какой это брак – без росписи.

…Ножовкин обошел канаву, продолжая копаться в памяти. Там было напихано всякого. Теперь там были Мельничные, Кузьма и все остальные, без которых была бы неполной мамкина жизнь. Без Кузьмы – вне сомнений. Мельничные появились в деревне, и Сережкина жизнь изменилась в одночасье: от чужих мужиков теперь не было в доме проходу – они спали на полу и в сенях, во дворе стояли под навесом коробки с запчастями, а по улице временами ворчали грузовики. Мужикам нужен был лес – для городской мельницы, потому и прицепились они к деревенской артели. И тут появился у матушки ухажёр по имени Николай. Появился на лето, а позже пропал вместе с машиной, поскольку оказался женат и с ребенком, так что Кузьма появился чуть позже – в солдатской гимнастерке, с блестящими пуговицами и рыжими волосами. Они с матерью сняли просторный высокий дом на задней улице, сыграли свадьбу. На свадьбе Кузьма рассказывал про то, как служил в армии, как стукнулся танковой башней в шлагбаум.

После свадьбы Сережка не пошел жить с Кузьмой, остался у бабки. Потом мать приступила с Кузьмой к строительству дома на задней улице – на отшибе. Здесь же распахали в тот год себе участок земли.

Ножовкин помнил то время, словно это случилось только что. В доме еще не было пола (лежала лишь пара досок вдоль стен), в пазах между бревнами торчал мох. Серёжка заглянул с крыльца в дом – и остолбенел: справа, держа в руке зажженную спичку, стоял Кузьма. Он двинул спичку ко мху, и пламя тут же дернулось кверху. Сережка закричал, испугавшись огня, но Кузьма тут же сбил пламя ладонью. И вышел из дома, словно это был обычный поступок. В итоге вышло так, что жизнь у матери не заладилась. Кузьма напивался до чертиков, его вязали подручными средствами – в виде распятия меж дужек кровати либо усадив во дворе у бабушки, на комарах. Кузьма, завидев пасынка, нудливо канючил, прося о пощаде:

– Развяжи, Серёженька. Ну, пожалуйста… Я больше не буду, обещаю…

Стало жаль человека, Ножовкин побежал к матери и стал ее уговаривать , та шла к брату. Вдвоем они освобождали Кузьму, после чего история повторялась:

– А, суки! Сейчас я вам покажу…

Потом была попытка у Кузьмы покончить с собой. Сев на пол, Кузьма, как видно, накинул петлю, однако ремень не выдержал тушу.

Позже Кузьма снова решил показать, кто в доме хозяин, но мать убежала. Недолго думая, тот направился к теще. Прыг в окно, рукой на стол, а там нож. Кутузов дернул Кузьму на себя и с разворота направил зубами в железный обвод печи. В результате меж губ стала блестеть потом нержавейка.