Сергеев поймал себя на том, что вот-вот пустится в откровенное юродство. Смолк, по примеру свечницы уставился на склеп.

Повисло гнетущее молчание. Женщина переминалась с ноги на ногу – она Толстого чтила, как и большинство здесь, но за всю свою жизнь прочла лишь пару-тройку его стихотворений и потому приняла обличительную тираду Сергеева на свой счёт.

Трудно сказать, в какую степь понёсся бы дальше тот несуразный разговор, если б не голос от калитки:

– Простите.

Скрипнули петли. Никифор со свечницей обернулись. К ним поднимался хорошо одетый молодой человек – худощавый, с модной стрижкой и в очках-хамелеонах. Чёрная сумка через плечо. Явно с дороги. Сунул руку в карман, извлёк и протянул визитку.

– Добрый день. Я журналист из Москвы.

Сергеев карточку машинально принял, сощурился, прочёл имя владельца и название периодического издания, но ни слова не запомнил – передал обратно, не предложив свечнице тоже ознакомиться.

– Пишу большой исследовательский материал о влиянии мистического фольклора на творчество Але… – У журналиста глаза полезли на лоб. – Это что… его МОГИЛА?!

– Склеп, – поправил Никифор.

– Граф с супругой тут похоронены, – добавила служительница.

– О-чу-меть.

– Вы, молодой человек, пожалуйста, выражайтесь как-нибудь покультурнее, – мягко осадила его женщина. – У церкви всё-таки находитесь.

– Пардон, – нехотя извинился гость. – А фотографировать можно?

– Пожалуйста, фотографируйте. Нельзя только в храме, а тут не запрещено.

Журналист снял с плеча сумку, поставил на землю, стал дрожащими руками расчехлять фотоаппарат.

– Вот тебе и «большой исследовательский материал», – буркнул Никифор.

– Фольклор собираете? – спросила свечница.

– Да. Поверья, легенды, прочее подобное.

– Ищете местных, которые вам что-нибудь расскажут? Иначе, наверное, не потащились бы в такую даль.

– Вроде того. – Парень занимался своим делом – фотографировал, не глядя на собеседницу.

– Так давайте я вас отведу туда, где вам много такого расскажут. С пустыми руками в свою Москву точно не уедете.

– Вот это было бы чудесно! – обрадовался молодой человек. – Только несколько снимков сделаю, пара минут.

Вдалеке, со стороны посёлка у железнодорожной станции (километров восемь от села, называется тоже Красный Рог), послышалось нарастающее тарахтение мотора. Вскоре у церковной калитки показались старые «жигули».

Распрощавшись со служительницей и дежурно пожелав успехов московскому журналисту, Никифор уселся на переднее пассажирское сиденье пропахшего маслом и дымом дешёвых папирос «жигулёнка». Кузьма совсем не изменился за пару лет, что они не видались. Пунцовое лицо гипертоника, слезящиеся глаза с мешками, седая борода, грубые мозолистые ручищи, засаленная рубаха, серое тканевое кепи.

Кузьме Петровичу, как и двум его троюродным братьям, было под семьдесят. Как и Никифор, он пока ещё не вышел на пенсию – служил путевым обходчиком на станции Красный Рог. Сыновья выросли и осели там же, в посёлке при станции, у каждого своё хозяйство, обзавелись жёнами да детьми. Зато повзрослевшие внуки не слишком-то ценили прелести малой родины и потихоньку, один за другим, разъезжались кто куда.