удалой Добрынюшка едет,

буйной головушкой бредит,

мол, зарубит он

ту ведьму или навью,

что украла племянницу княжью!

Сощурился Горыныч, усмехнулся,

в бабу Ягу обернулся:

– Коли хочет Никитич бабу,

значит, с Ягой поладит, —

и юркнул в тёмны леса.

Добрыню же кобыла несла

да говорила:

– Чую, хозяин, я силу

нечистую, вон в том лесочке.

– Но, пошла! – богатырь по кочкам

в сторону прёт другую,

не на гору Сорочинскую, а в гнилую

сахалинскую гиблую долину,

где я, как писатель, сгину

и никто меня не найдёт.

Вот туда конь Добрыню несёт.

* * *

Ай, леса в той долине тёмные,

но звери там ходят гордые,

непокорные, на люд не похожие,

с очень гадкими рожами.

Если медведь,

то обязательно людоедище;

если козёл, то вреднище;

а ежели заяц с белкой,

то вред от них самый мелкий:

всю траву да орехи сожрали —

лес голый стоит, в печали.

Вот в эти степи богатырь и въехал.

На ветке ворон не брехал.

В народ в селениях не баловался,

а у моря сидел и каялся

о том, что рыбу всю они повытягали,

стало нечего есть. Выли теперь

и старые времена поминали,

о том как по морю гуляли

киты могучие, да из-за тучи

бог выглядывал робко:

«Как поживает холоп тот?»

– Какой-такой БОГатырь, как наши?

– Ну не, наши то краше:

деревенски мужики

и сильны, да и умны!

А богатырь лишь

на локоть их выше,

он чуть поболее крыши!

– Врёшь, он как гора,

я видел сам БОГАтыря!

Вот вы БОГАтыря ругаете,

а сами, поди, не знаете,

шеломом он достаёт

до солнца могучего,

головой расшибает тучу за тучею,

ногами стоит на обоих китах,

а хвост третьего держит в руках!

Вот на третьем то киту

я с вами, братья и плыву!

Тёрли, тёрли рыбаки

свои шапки:

– Мужики,

уж больно мудрёно,

то ли врёшь нескладёно.

Наш кит, получается,

самый большой?

Почему же не виден

БОГатырешка твой?

– Потому БОГатырь и не виден,

народ его сильно обидел:

сидят люди на китах,

ловят рыбу всю подряд,

а БОГатырю уже кушать нечего.

Вот так с байками и предтечами

сахалинцы у моря рыбачили

и не ведали, и не бачили,

как история начиналась другая

про огромную рыбу-карась.

– Вот это про нас!

Но как бы мужик ни баил,

а Добрыня по небушку вдарил,

и на остров-рыбу спустился.

Народ в ужасе: «Бог воротился!»

– Да не бог я, а богатырь!

– Вот мы о том и говорим.

Хотим, БОГатырешка, рыбки,

ведь мы сами хилы яки хлипки.

Сколько б неводы наши ни бились,

они лишь тиной умылись.

Ты б пошёл, взлохматил море синее,

к берегу рыбёшку и прибило бы.

Вздохнул богатырь, но сделал

всё, что мужланы хотели:

взбаламутил он море синее,

шторм поднял, да сильно так!

Затопило волной долину,

дома затопило, овины,

медведей, белок и зайцев,

да жителей местных нанайцев.

А как волна схлынула,

так долина гнилая и вымерла:

стоит чёрная да пустая.

Никитич что делать не знает.

Ни людей, ни рыбы, ни леса.

– Куды ж это влез я? —

стоит добродей, чешет репу.

– Да уж, вляпался ты крепко! —

слышен голос с болота.

– Кому ещё тут охота?

Со всех сторон хороша,

выходит баба Яга:

– Одна я в тундре осталась,

так как мудрая, не якшалась

с людями, зверями. Всё лесом…

А какой у тебя интерес тут?

– Я, бабулечка, тоже не сдался,

с чертями срамными дрался.

Да сам народу погубил, ой, немерено!

Как жить теперя мне?

А ищу я Забаву Путятичну,

жену царскую. Пасечник

нашёлся на нашу пчёлку:

уволок её далече за ёлку.

Ничего ты о том не слыхала?

– Знаю, рыцарь, я об этом. Прилетала

дева-лебедь, сидит в Озёрском,

плавает в водах холодных

моря Охотского, стонет:

то слезу, то перо уронит.

Говорит, что летать не может,

изнутри её черви гложут.

Помутнело в глазах у Добрыни:

– Ну бабка, – промолвил былинный

и бегом к Охотскому морю. —

Горе какое, горе!

* * *

А бабка вдруг стала змеем.

И полетел змей Добрыни быстрее!

Присел он на камни прибрежные,

морду сменил на вежливую