– Ты ему нравишься. Я знаю.

– Заткнись.

Голос Пэдди изменился, его родной порт-тэлботский говор трансформировался в идеальный «королевский английский»:

– «Все знают, – произнес он величественно и повелительно. – Мир знает. Всем известно. Но они никогда не узнают, они никогда не узнают. Они живут в другом мире!»[10]

– Что за хрень?

– Пинтер, – пояснил Пэдди, в мгновенье ока став самим собой. – Из моего спектакля. Кстати, когда вы придете?

– Ой, мамочки! – вскрикнула я, глянув в телефон.

Встретимся в Олбани через полтора часа.

– Это он, да? – спросил Пэдди.

Я кивнула, стараясь скрыть ликование.

– Проваливай, – махнул сигаретой Пэдди. – Насладись своим прекрасным принцем.

В этот момент появилась Мила.

– Ты вовремя, – обратился к ней Пэдди. – Джони сваливает на охоту за живым дилдо.

– А где Джесс? – спросила я Милу.

– Да трещит с какой-то девахой в баре, – отмахнулась Мила. – А ты что, встречаешься с Генри?

– Да, извини. Я дрянь?

– Ага, – согласилась Мила, обнимая меня. – Не парься, все равно я тоже скоро отваливаю.

Мы обменялись взглядами, и я поняла, что она тоже спешит насладиться своим прекрасным принцем.

– Люблю вас, – пропела я на прощание.

Через полтора часа я была в Берлингтон-Гарденс. Генри подкатил на старомодном «Мерседесе».

– Садись, – сказал он.

Было около часа ночи, и, скорее всего, он уже выпил, но предложение сесть в машину к Генри Ташену я приняла с готовностью и без лишних вопросов. Мы проехали через весь город, миновали пригороды, вот уже остались позади указатели на Леголэнд и Виндзорский замок. Мир за окнами автомобиля погрузился во тьму, будто мы путешествовали глубоко под водой. Не было видно ни зданий, ни дорожных знаков, лишь едва различимые контуры живой изгороди вдоль дороги. Я закуталась в пальто Генри, свернулась калачиком и, подперев ладонью щеку, облокотилась на ручку двери. Потеряв счет времени, я закрыла глаза и погрузилась в теплоту кашемирового пальто Генри и его запах.

– Господи, Генри, можешь ехать чуть помедленнее, – пробормотала я.

Судя по всему, я стала засыпать, но рев двигателя, резко набирающего обороты, заставил меня вздрогнуть, и я очнулась. Мы обогнали другую машину.

– Все нормально, – сказал Генри, не отрывая взгляда от дороги.

И я вдруг заметила тени под его глазами, и от этого он выглядел сильно изможденным. Вскоре мы свернули на проселочную дорогу и поехали вдоль высокой кирпичной стены, которая показалась мне бесконечной. Наконец Генри сказал:

– Приехали.

Мы остановились у высоких кованых ворот, за которыми пролегала уходящая в темноту подъездная аллея. Я опустила стекло. Деревенский воздух. Он был заметно холоднее, чем в Лондоне.

– Черт, Генри, где мы?

– В мамином поместье. Мы проскочим незаметно. Гарантирую, до завтрашнего утра мы никого не встретим.

– Но она знает, что ты приедешь?

– Ну, типа того. Предполагалось, что приеду на ее званый ужин.

– А почему ты не приехал?

– Не мой формат развлечений.

Мы двинулись по узкой аллее, которая была вся в рытвинах и усеяна овечьими какашками. Впереди в лунном свете стали появляться контуры огромного кирпичного строения. Я подумала, что только такие чудаки из старинных богатых фамилий оставляют свои дома незапертыми. Хотя с подъездной аллеей в милю длиной в этом нет необходимости. В дом мы вошли через черный ход, который вел в теплую и неприбранную кухню. Стол был уставлен противнями со следами подгоревшего розмарина и чеснока. Раковина завалена тарелками, и повсюду, где только можно, стояли бокалы, заляпанные красным вином. Грязное белье свисало из стоявшей на чугунной плите плетеной корзины. Каменный пол затоптан грязной обувью и усеян собачьей шерстью.