Она долго возится. Я успеваю рассмотреть ее всю. Сожрать взглядом, пережевать и насладиться вкусом. Я столько всего и в таких позах с ней сделал, пока она клеила мою руку, признаться страшно. Я себя ненавижу за этот неконтролируемый стояк в штанах. Она сестра Бори. Я раз сто себе это напомнил и с ужасом осознал, что не помогает. Моему члену определенно безразлично, кто она и что ее нельзя трахать. Он просто ее хочет. И я хочу тоже. До зубового скрежета хочу сорвать с нее эту тряпку и втянуть в рот ее сосок. Вспомнить его вкус. Аж слюна скапливается во рту, которую я тут же сглатываю.

— Что ты возишься? — говорю нетерпеливо и вырываю у нее руку, бинтуя ладонь сам. — На, завяжи и обратно иди.

Она поджимает губы и смотрит на меня обиженно.

— Я помочь пытаюсь, — выдает, сверкнув недовольным взглядом. — Ты мог бы быть повежливей.

За руку она меня все-таки хватает, разрезает бинт пополам и завязывает небольшой узелок. А потом я замечаю, как по ее щеке скатывается слеза и мокрым пятном оседает на футболке.

— Эй…

Я перехватываю ее за подбородок, она уворачивается, а затем резко встает и, схватив коробку, несется на кухню.

9. Глава 9

Аля

Мои беззвучные рыдания на кухне переходят в настоящие слезы в своей комнате. Я зарываюсь лицом в подушку и реву, потому что не могу себе объяснить его грубость. Равнодушие мне понятно, нежелание со мной общаться – тоже. Но его резкий тон и недовольно сжатые челюсти не поддаются совершенно никакому объяснению.

Это обескураживает, но реву я не поэтому. Мне обидно. Ощущение, что еще вчера я была самой желанной и прекрасной, меня ласкали и целовали, а сегодня… сегодня я никто и звать меня никак. Значит, и относиться можно как к пыли под ногами. А ведь раньше я такого за ним не замечала. Неужели он был вежливым только из-за брата? Но за что он тогда так меня не любит?

Расстроенная я забываюсь сном лишь под утро, а когда просыпаюсь, с ужасом понимаю, что почти полдень. Вскакиваю с кровати, смотрю на себя в зеркало и ужасаюсь. Лицо опухло из-за вчерашних слез, глаза красные по той же причине. Чтобы хоть как-то привести себя в порядок, принимаю прохладный душ, наношу холодную маску на лицо и выхожу.

В квартире тихо, диван в гостиной застелен. Я прислушиваюсь к любым звукам и шорохам, но понимаю, что в квартире нахожусь одна. А затем нахожу на кухне записку от Глеба:

“Спасибо за бутерброды. И за пластырь. Я благодарен”

Я прогоняю скопившуюся в глазах влагу и яростно сминаю лист, выбрасывая его в мусорную корзину. Благодарен он!

Злость берет такой силы, что за готовкой себе завтрака я не слышу звука открывающейся входной двери, а потому подпрыгиваю от знакомого родного голоса Бори:

— Чем так вкусно пахнет?

Я вскрикиваю. Брат удивленно на меня смотрит.

— Я тебя напугал?

— Напугал? Где ты был всю ночь?!

Я резко замолкаю, потому что замечаю, как меняется взгляд брата. С дружелюбного на холодный и отстраненный.

— Не помню, чтобы я перед тобой отчитывался.

От обиды поджимаю губы. Слезы снова застилают глаза, но я должна сказать ему о том, что произошло ночью. И что нашла пакетик с порошком у него в кармане джинсов.

— Сегодня здесь ночевал Глеб, — говорю бесцветным голосом, помешивая скрэмбл на сковородке.

— Что?! Повтори, что сказала.

— А что ты не услышал? — я разворачиваюсь и стреляю взглядом в брата. — Он ночевал здесь, потому что за ним гнались какие-то парни. И искали они тебя. А еще…

Я замолкаю. В горле ком встает. Не знаю, как сказать ему про пакетик. Боря и так недоволен, его добрый обычно взгляд сейчас меняется на сердитый, губы плотно сжаты в тугую полоску, а на щеках ходят желваки. Мы с братом никогда прежде не ссорились и не выясняли отношений. Даже тогда, когда родители забрали его домой, я ни слова осуждения ему не сказала. Поддерживала и говорила, что мама с папой обязательно остынут и позволят ему вернуться.