– Алкогольный, ты имеешь в виду?

– Ну да.

– Никакой. Я не пью.

– Правда? – удивилась Кира.

– Правда. А что?

– Ничего. Здорово. Я тоже не любитель, – призналась она.

Это была правда: нельзя было сказать, что она совсем не пила – она просто не испытывала никакого удовольствия от алкоголя и поэтому пила очень мало: пара опытов крупной попойки показали ей, что её опьянение настолько бесшовно переходило от сонливости в спутанность сознания, что она никак не могла поймать тот момент, ради которого все вокруг, собственно, и упивались. В один период своей жизни она решила говорить, что не пьёт, но быстро изменила этот ответ на «пью немного» из-за странных реакций, которые почти всегда следовали за этим признанием: люди почему-то считали своим долгом пошутить про это; или задать какой-нибудь странный игривый вопрос, на который она не знала, как ответить; некоторые, не дождавшись встречной шутливости, тут же начинали слегка горячиться и вставали в защитную позицию, воспринимая её нежелание подтрунивать над собой как обвинение в их благосклонном отношении к алкоголю; некоторые тут же меняли тон и строго спрашивали «Серьёзно: почему?», ожидая услышать о непреодолимом медицинском или религиозном препятствии, которое не позволяло ей наслаждаться тем, чем наслаждались все вокруг. Иногда она думала, что простая фраза «я не пью» и отказ подхватывать шутки, казавшиеся смешными только собеседнику, который даже не подозревал, сколько раз до этого она слышала в точности такую же ответную реакцию, вместе с отсутствием серьёзных причин, запрещающих ей пить, возводили её в глазах других людей на только им видимый пьедестал, откуда, как им чудилось, она насмешливо показывала на них пальцем, кричала «я, в отличие от вас, могу не пить просто так!» и демонстративно осуждала их. Её добровольный отказ от алкоголя, несмотря на очевидную полезность для здоровья, не был сдобрен ни самоиронией, ни уважительной причиной, и поэтому воспринимался с непонятной враждебностью: олицетворяя альтернативу общепринятому пути, она словно ставила под сомнение его нормальность и заставляла людей искать такой ответ на вопрос «а почему в таком случае я пью?», который был бы более вразумительным, чем «а потому что как иначе»; им это не нравилось. Сейчас, как она заметила, в неприятии алкоголя можно было признаваться гораздо спокойнее, чем те же десять лет назад – как будто бы это стало модным.

– Хорошо, какой ты обычно берёшь напиток тогда?

– Обычно? Разный.

– Нет любимого?

– Нет. Я люблю пробовать новое. Сейчас, кстати, моя очередь спрашивать.

– Пожалуйста.

– Мне понравился вопрос про что-нибудь самое-самое. Как тогда, в субботу. Хочу что-нибудь такое же.

Те пару секунд, которые Макс взял на раздумье, Кира мысленно умоляла его не спрашивать про самый счастливый момент в её жизни: если он всё-таки про это спросит, то она точно выпалит «сейчас».

– Какое твоё самое большое разочарование? – спросил он.

– Хм. Ну это легко. Отец. Я про него рассказывала. А твоё? – вернула она под укол опасения, что его разочарование могло быть связано с его личной жизнью; в голове снова пронеслась спасительная мантра «чем меньше я знаю, тем лучше».

– Быстрый ответ, – Макс удивлённо поднял вверх одну бровь, – Моё… – протянул он, призадумавшись; он хотел начать что-то говорить (этот момент всегда хорошо заметен: слова как будто бы видно сквозь горло – видно, как они идут вверх, вытягивая позвоночник и чуть приподнимая голову, после чего на мгновение останавливают дыхание и приоткрывают рот перед тем как выйти), но передумал, – У меня есть только мелкие.