Тенгиз, наблюдавший за ней, на всякий случай крикнул:

– Эй, фрау! А ну-ка, цурюк на место!

Мэд не обернулась.

– Пусть идет, – сказал Бэл. – Даме положено.

– А, черт! – выругался Тенгиз. – С этими дамами только одни проблемы.

Когда Мэд скрылась за скалами, он проворно вскочил на ноги, отошел на шаг в сторону и принялся ковыряться в сложных замках и пуговицах пуховых брюк.

– Умрешь тут, пока доберешься, – бормотал он, поливая струей снег.

Еще несколько минут мы лежали на рюкзаках, глядя в небо. От солнечного света, многократно усиленного зеркальной поверхностью гор, пощипывало кожу лица и рук. Если не прикрыть физиономию платком – сгореть можно в считанные минуты. Кожа на губах и носу потемнеет, станет трескаться, шелушиться, обнажая мокрые розовые пятна, и все лицо будет нестерпимо зудеть и жечь. Улыбаться, говорить и, тем более, умываться снегом, будет невозможно. Сквозь трещинки будет сочиться кровь, засыхая коричневыми корками.

Я приподнялся, достал из кармана черный шелковый платок и стал прилаживать его к нижней части лица. Бэл, взглянув на меня, качнул головой.

– А ты не боишься, что омоновцы могут спутать тебя с нами? Такой маской только детей пугать!

– Ты серьезно говоришь про омоновцев? – спросил я, завязывая концы платка на затылке. – Всякое видал в горах. Альпинистов, само собой, геологов, самоубиц, обычных самоуверенных дураков. Но только не омоновцев.

Бэл улыбнулся.

– С тобой приятно разговаривать.

Вдруг со стороны скальной гряды раздался короткий крик. Мы вскочили со своих мест и замерли, прислушиваясь к тишине.

– Ну-ка, переводчик, – кивнул мне Бэл, – сходи, посмотри, что там случилось.

Я сплюнул и отвязал от рюкзака веревку, смотанную в бухту. Случиться могло только одно – Мэд свалилась в трещину.

– Гельмут! – крикнул я. – Мне может понадобиться ваша помощь!

– Иди сам! – рыкнул Тенгиз.

По следам, напоминающим отпечатки страусиных лап, я добежал до скал, и едва успел свернуть за ребристый угол, как едва не сбил с ног Мэд. Она схватила меня за края капюшона и прижала палец к своим губам.

– Тихо!.. Ты бегаешь, как маленький слон, – сказала она.

– Чего ты кричала?

Мэд сделала гримасу, будто я задал наивный вопрос, взяла меня за рукав и повела вдоль гряды, постепенно опускаясь вниз. Я заметил, что она успела вытоптать ступени.

– Здесь нас не увидят, – сказала она, показывая на узкую расщелину, вход в которую наполовину был занесен снегом.

Мы втиснулись в холодное и казавшееся совершенно темным убежище, и некоторое время лишь тяжело дышали. Наконец, Мэд сказала:

– Хорошо, что взял веревку. Скажешь, что вытащил меня из пропасти. Так будет убедительней.

– Зачем ты это сделала?

– Нам надо поговорить. Не знаю, удасться ли еще… Слушай меня внимательно, – зашептала она, почти прислоняясь губами к моей щеке. – Перевал Местиа, ледник Лехзыр, пик Доллакора – все эти места, про которые они говорили, мне хорошо известны. Я была там, когда мы командой ходили на Ушбу.

– Ты мне об этом не говорила, – начал было я, но Мэд меня перебила:

– Пусть ведут нас, насколько у них хватит сил. Тенгиз уже выдыхается, а Бэл один с нами не справится. Только ты, ради бога, не перечь им, не спорь, не зли и не пытайся завладеть оружием. Рано или поздно, они угодят в ловушку. Там много мест, куда легко зайти, но выбраться может только альпинист.

Она говорила достаточно быстро, но главное из того, что она хотела мне сказать, я понял.

– Меня волнует Глушков и твой дед, – ответил я. – Гельмут уже не в том возрасте, чтобы совершать такие переходы. А Глушков долго не протянет. У него, кажется, началась "горняшка".