Через три четверти часа снизу донеслись голоса – это Надежда Кирилловна провожала знатного гостя, который соблаговолил исчезнуть с нашего порога так же внезапно, как он на нем появился.

Глава VII

Я сошел вниз и направился в столовую.

Тетка выглядела расстроенной и уставшей. Она, сперва резко отчитав горничную за свойственную той нерасторопность, а затем сославшись на мигрень, удалилась на свою половину дома.

Я вышел в переднюю и встретился с Аглаей, спускавшейся по лестнице.

– Что вы думаете о прогулке, любезная сестрица? – с легким поклоном спросил я. – Погоды-то какие стоят!

– Охотно, любезный братец, – подыграла мне девушка. – Маша, принеси-ка мне мою шляпку, перчатки и зонтик…

Мы минули ворота усадьбы и по большой улице, засаженной старыми липами, вышли к площади.

Данилевский уже был на месте.

– Дружище, вы были совершенно правы, – после взаимного приветствия вполголоса заговорил я. – Ваши познания в детективном деле, дорогой мсье сыщик, принесли весьма недурные результаты.

– Что? Вы что-то нашли? – Данилевский переводил вспыхнувший азартом взгляд с меня на Аглаю.

Стараясь не привлекать постороннего внимания, я приложил палец к губам.

– Подождем еще Ли…, гм, Олимпиаду Андреевну, – исправился я, почувствовав, что краснею, – и тогда мы все расскажем. Найти бы еще место, где нам бы никто не помешал…

В эту минуту к нам, ослепительная, как и всегда, с зонтиком от солнца в одной руке и с несессером в тон платью – в другой, подошла Липочка.

– Здравствуйте, господа! Неужели вы нашли что-то важное? – безотлагательно перешла она к делу.

Данилевский предостерегающе поднял вверх указательный палец:

– Подождите, друзья! Не здесь!

– Ну, расскажите же, Миша! Что же вы тянете? – сгорала от любопытства Липа.

Я посмотрел на Данилевского:

– Что ты предлагаешь?

– А не поехать ли нам покататься? – ответил он. – Дамы, ведь господин Барсеньев еще не успел толком посмотреть Москву, не так ли?

Девушки улыбнулись.

– А поедем, – согласился я и уже поднял было руку, чтобы окликнуть первого попавшегося на дороге извозчика, однако Данилевский тут же остановил меня.

Он перешел на другую сторону улицы, потом пропустил пару экипажей и, наконец, остановив небольшую крытую карету, пошел о чем-то договариваться с возницей.

– Прокатимся-ка до Таганки, – сказал он, вернувшись к нам и провожая нас к повозке, – у нас будет достаточно времени для разговора. Да, и правьте полегче, милейший, – крикнул он кучеру перед тем, как запрыгнуть внутрь, – мы совершенно не торопимся, а барышни не любят тряску!

Мы сели.

Карета тронулась.

Дрожащими руками – не то от толчков экипажа на булыжниках мостовой, не то от волнения – я вынул из-под полы сюртука пакет.

– Может, обойдемся без драматических пауз? – видя мою нерешительность, проворчал Данилевский.

Я, выдохнув, сломал большую сургучную печать, скреплявшую конверт.

В руках у меня оказалась пачка листов с одинаковыми гербами на полях. Я просматривал их по очереди, а затем передавал Данилевскому. Это были векселя старого князя Кобрина – толстая пачка расписок о финансовых обязательствах на бланках Общества взаимного поземельного кредита. Тусклый свет, сочившийся через грязное, заляпанное окошко кареты, освещал потрепанные и пожелтевшие от времени бумаги. В глазах у меня зарябило от неровных строчек с описанием имущества, попадающего в залог, от числа нулей в проигранных суммах, от нетвердой подписи князя, похожей на большого мохнатого раненого паука.

Последний документ заставил меня вздрогнуть.

В руках я держал ровный плотный лист шершавой на ощупь гербовой бумаги, мелко исписанный с обеих сторон.