Мы в молчании покинули здание Гражданской палаты. Когда мы вышли на воздух, я услышал, что шедшая за мной под руку с матерью Аглая облегченно вздохнула. У меня тоже голова шла кругом от спертого воздуха зала, от тесноты, от всего увиденного и услышанного.

– Едемте домой, – решительным тоном промолвила Надежда Кирилловна, направившись к поджидавшему нас у ворот экипажу, запряженному шестеркой лошадей.

Аглая вздрогнула.

– Мне бы пройтись, матушка! Мутит что-то… – попросила она.

– Это меня не удивляет, – Надежда Кирилловна окинула дочь взглядом и обратилась ко мне. – Так что вы, Михаил Иванович, уж сопроводите сестрицу, будьте так любезны!

Я поклонился ей в ответ.

Слуга захлопнул за теткой дверцу. Экипаж выкатился через широко распахнутые ворота на улицу и под звон конских подков загромыхал по мостовой, распугивая собак, галок и зазевавшихся прохожих.

Мы с Аглаей с минуту смотрели ему вслед, потом молча переглянулись и прошли несколько шагов вдоль по улице.

– Клянусь весами Юстиции, билет в зал суда явно стоил своих денег, – прозвучал вдруг за моей спиной знакомый голос.

Я обернулся и увидел Данилевского.

Его изумрудный студенческий китель был вычищен, пуговицы на сюртуке и кокарда на фуражке горели медным огнем, сапоги блестели, перчатки сияли белизной. На долю секунды я даже засомневался, он ли это, но веселый, чуть ироничный голос не позволил мне ошибиться.

– А я на правах родственника не заплатил за вход и, как видишь, неплохо выгадал на этом, – горько пошутил я в ответ. – Как оказалось, даже вдова и дочь покойного имеют самое отдаленное отношение к завещанию…

Студент поклонился стоявшей рядом со мной Аглае. Я поспешил представить его кузине.

В эту минуту у ворот Гражданской палаты остановилась двуколка, из которой появилась тонкая девичья фигура.

Я сразу узнал Олимпиаду Андреевну.

Она взглянула на распахнутые двери суда, из которых, оживленно беседуя, группками выходили посетители, и покачала головой. Потом она окинула взглядом улицу и, заметив меня с Аглаей, поспешила к нам.

– Так и знала, что опоздаю, – воскликнула Липочка. – Что, все уже разошлись? А я думала: вдруг, как и всегда, открытие заседания задержат? Много ли было народу? А репортеров?..

– Все досталось Кобриным, – перебил ее я.

Олимпиада осеклась. Она перевела ошеломленный взгляд с меня на Аглаю и пролепетала:

– Как?

Аглая сжала кулачки в тонких перчатках.

– Его убили, – она сверкнула темными глазами. – Отец не мог такого написать! Он не мог им все отдать! Он не мог подписаться просто, как «Петр Савельев»! Почетный гражданин и купец первой гильдии не мог так сделать! Такое просто немыслимо! Это сделали они! Сделали и подписью этой нелепой над нами посмеялись! Над нами всеми… И над вами, Мишенька, тоже…

Я покраснел.

– Душенька! – Липочка всплеснула руками. – Как же я могла такое пропустить? А что же вы теперь будете делать?

– Сперва давайте поскорее уйдем отсюда, – предложил Данилевский.

Мы вышли на бульвар. Тут было свежо и свободно. Изредка по мостовой вдалеке грохотали кареты, ландо и пролетки, здесь же деревья дарили нам тень и спокойствие.

– Если завещание подложно, разве нельзя будет это как-нибудь доказать и вернуть ваше добро? – спросила Липочка.

– Боюсь, это будет несколько сложнее, нежели описывается в дамских романах, – ответил ей Данилевский.

Липа метнула в студента недовольный взгляд.

Тот, совсем от того не смутившись, продолжил:

– Я, как, надеюсь, будущий юрист, полагаю, что сейчас еще рано что-либо предпринимать. Объявленное завещание только принято к рассмотрению. В полиции должен быть документ с описью бумаг и имущества на момент смерти. Если родственники не согласны с завещанием и подозревают, что документ подложный, или же считают, что он подписан завещателем, который пребывал не в себе, или же что духовная грамота получена под воздействием угроз здоровью и жизни, то они могут направить жалобу в Московскую Управу благочиния.