Вошла во двор. Слева от меня, непонятно зачем, опять бесцельно крутился экскаватор. Горстка рабочих наблюдала за его неясными действиями. Холёный южанин – по всему видно, скучающий бригадир – что-то обсуждал с пристроившейся на бордюре под ветвистым деревом бабушкой.

Я на сплошном автопилоте плелась по влажной жаре навестить родителей, погружённая в остатки измученных за рабочий день мыслей.

– …Лучше вам обратиться к женщине, – донёсся до меня обрывок фразы. – Женщина, можно вас на минутку? – крикнул мне южанин.

– Нет, мне не надо, – отмахнулась я не задумываясь. Было даже безразлично, что он назвал меня женщиной, хотя обычно это ужасно раздражало и поднимало целую волну вопросов (что, я уже женщина?! и т. п.).

– Подойдите на минутку!

Сама не поняла, как невольно повиновалась его властному тону.

На газоне, за бордюром, примостилась малюсенькая бабуля. Она была такая крошечная – словно из какой-то сказки… Мокрая от дождя, сгорбленная, с котомками, с горкой аккуратно сложенных крупных грибов. Видимо, пыталась укрыться под развесистой кроной дерева от заставшей её врасплох непогоды.

– Вот, посмотрите… это съедобный? – тихо спросила она, бережно крутя в руках гриб.

– Не знаю… – ответила я не глядя, порываясь уйти как можно быстрее. Но не смогла, остановленная тяжестью осуждающего взгляда мужчины.

– Я насобирала, но не понимаю, съедобный или нет… – всё так же тихо пролепетала бабушка. Такая робкая, будто совсем не приспособленная к реальной жизни, какая-то чересчур изящная, городская: старенькая брошь с потерянными местами камешками венчала кружевной воротник, тщательно отпаренное шерстяное платье было аккуратно заштопано, глаза наполняла растерянность, исковерканные временем руки беспомощно тряслись…

– Нет, это поганка. – Я внимательно оглядела её находку. Оценила и остальные – там тоже не было съедобных.

– Как?! И эти тоже есть нельзя?

– И эти тоже.

– Может, можно как-то выварить?

– В этом разбираться надо, я бы не рискнула…

– Как… – прошептала она так горько, будто весь мир рухнул прямо у её с трудом передвигающихся ног. – Я ведь их пожарить хотела… Был бы обед…

И она заплакала. Крупные слёзы хлынули по испещрённому мелкими морщинками лицу сияющими ручейками. А у меня сжалось всё внутри… От страха. Перед своим будущим. И от стыда. За себя, за нас всех, за наше несправедливое к пожилым людям время.