– Чем это я не нравлюсь? – вспыхнула Надя и завернула кран, чтоб лучше слышать.

– А ничем не нравишься. Он так и сказал: ничего в ней нет, кроме фигуры.

Надя порозовела и снова включила воду. Вася, подумав, добавил, чтоб Надя не воспарила:

– А Леша сказал: и фигура так себе, толста. Раскормил, говорит, ты ее, Пупкин.

– Это он так сказал??? при всех? при Дим Димыче?

– Да, – довольно крякнул Вася, – при всех.

– И ты, конечно, смолчал!

Вася немного растерялся.

– Ну, не смолчал, но взял паузу. Потом говорю: откуда, мол, ты знаешь, какая у моей жены фигура? это она в юбке толстая!

– Ну? и он что?

– А говорит, видел я ее без юбки. Все равно толстая.

Надя побледнела.

– Где это он меня видел без юбки? когда?

– Вот и я спросил. На пляже, говорит, на речке нашей Вонючке.

– Ах вон где! А сам-то! Пузо с два арбуза! Гад какой, еще позорит при всех. И ты не дал ему в глаз?

– Дал.

– Что, просто за это? – Надя аж села.

– Нет, не за это. Я решил всю правду выпотрошить, повел его после работы в пивную. Угостил и спрашиваю: почему ты на мою жену зыркаешь? глаз положил, что ли?

– Ну? А он? – Надя оживилась и села поближе к мужу.

– Да он мне так ответил, что и пришлось дать в глаз.

– Дурак! не ревнуй! я с ним на одном поле… не сяду.

– Вот он мне так и о тебе сказал.

– Какой подлец…

– Да, он больше мне не друг.

Надя помолчала.

– А почему ты сразу не сказал, что все из-за меня вышло? и что он тоже тебе тогда съездил? «Ой, я упал, я упал», – передразнила она Васю. Вася вздохнул.

– Да я не за это дал в глаз.

– А за что???

– Думаю, надо как-то сгладить. Чуял, что занимать у него придется. Решил перевести на политику. Ну и спрашиваю: а ты, Леша, за кого нынче голосовал? Я, мол, вот за этого.

– И???

– А он тут, ничего не говоря, и дал мне в морду. А потом уже я его отоварил. Не надо было его поить.

Василий вздохнул, вспомнив, как дома ему теща добавила, принесла ж ее нелегкая в тот день.

Повисло молчание. Надя встала с дивана и снова пошла на кухню. Погремела там сковородками и вернулась.

– Дураки мы с тобой, Вася. Ну на хрена было лезть в политику??? Теперь и занять не у кого, и в Крым не возьмет, на фазенду.

– В какой еще Крым?

– Так он же Леша Крымский!

– Это кличка такая.

– Я и знаю! А что он, не крымский?

– Вроде тульский. А фамилия у него Гонобошин. Вино любит крымское.

– Елки-палки… а я-то думала… купальник покупала… только пятен наставила в речке, на новом-то.

Вася вскипел.

– Ты что, ради Гонобошина купальник новый покупала???

– Не для Гонобошина! для Крымского!

Теперь у Нади был фингал. Как на работу завтра идти? Только в черных очках.

Тимофеевна возвращалась из Питера, где проведала перед началом учебного года внуков, Мишку и Сережку. Драчуны, непоседы! А бабушку как любят! Сын проводил, посадил на поезд, донес до ее места в середине плацкартного вагона сумку с гостинцами. Невестка не провожала, но крепко расцеловала ее дома, перед расставанием. Тимофеевна ехала не в Москву – ей надо было выходить ночью, на полпути. А сейчас теплый августовский вечер. Домой едет, отдыхать, скучать, думы думать, дел себе искать… хороша ты, пенсионерская жизнь…

Расположилась на нижней полке, и проводница сразу сняла ей с верхней и матрас, и подушку, и плед, дала полиэтиленовый пакет с чистым бельем. Можно было стелить постель. А ложиться рано, до полной темноты еще час-полтора. Успеет бока намять, посидит еще. Поезд мчал через поля и рощи, а в окошке почти не двигался догорающий закат. Все небо охватил, оранжево-красный, хотя минут двадцать едем, а он так и горит-догорает.

Тимофеевна вскользь глянула на улегшуюся напротив девчонку с мобильным телефоном, которой словно не было ни до кого дела. Уставилась в мобильник и ездит по нему пальцами, ногу на ногу закинула под одеялом. Молодежь, вздохнула Тимофеевна, вокруг себя не смотрят, на живую жизнь… картинки им дороже.