Но, как ни странно, это не огорчило его. Наверное, потому, что жизнь для него утратила смысл, став лишь чередой бессонных ночей и бесконечного внутреннего напряжения. Он чувствовал, как медленно теряет себя за пределом реальности, и это пугало его ещё больше, чем ночные кошмары.

Его жизнь превратилась в серую рутину – без сюрпризов, эмоций и лишних воспоминаний, а безрадостные, тягостные будни стали похожи один на другой: он просыпался от тревожного сигнала будильника, делал себе крепкий кофе и сидел в тишине на кухне, пытаясь поладить с непроснувшимися мыслями, которые все еще оставались там, во сне. На столе перед ним стояла старая с небольшой выщерблиной керамическая кружка, которой он пользовался уже много лет. Пар от кофе поднимался к потолку, а он смотрел на него, пытаясь сосредоточиться, лишь бы не думать о том, что только что пережил в очередном сновидении.

Затем, не спеша одевшись, выходил на улицу, садился в машину и ехал на работу. В свободное время ходил по одним и тем же улицам, видел одни и те же лица – соседа, выгуливавшего собаку, пожилую женщину, которая постоянно сидела на лавочке и кормила голубей, малышей на детской площадке и их мам, которые собирались в кружок и о чем-то весело рассказывали друг другу, Мейсона Лонга и Уильяма Кейси, игравших в шахматы…

Он замечал, как кто-то из них машет ему рукой, но его ответное движение было таким же вялым, как и всё остальное – его выражение лица, походка, улыбка. Все окружающие его картины, казалось, были лишены естественного цвета и больше не вызывали у него никаких чувств. Он смотрел на мир через мутное стекло внутренней депрессии, каждый звук которого воспринимался приглушённым, а краски – изо дня в день все более тускнеющими.

Гаррет предпочитал обедать в одиночестве, сидя в маленьком кафе неподалёку, где персонал уже привык к его молчаливому присутствию. Официантка, видя его, без лишних слов приносила заказ – чашку чёрного кофе и двойной гамбургер, который Гаррет ел, уставившись в окно, где жизнь кипела, не касаясь его.

После работы он возвращался в свою пустую квартиру, встречавшую его тишиной, от которой ему становилось не по себе. Он медленно разувался, ставил ботинки ровно у порога, как будто это имело какое-то значение, и проходил на кухню, где включал телевизор, который работал почти без звука, создавая видимость чьего-то присутствия.

Даже любимые когда-то фильмы больше не приносили утешения. Гаррет готовил себе на ужин простую еду – макароны, яичницу, сэндвичи, словом, то, что не требовало усилий и времени, а затем ел, глядя в одну точку. Он даже не задумывался о вкусе еды, воспринимая ее как часть привычки, как жизненную необходимость организма, который нужно поддерживать.

Вечерами он смотрел с балкона на свет чужих окон, наблюдая, как люди общаются, смеются и занимаются своими делами, чувствуя, что находится за невидимой стеклянной стеной, отрезанный от этого мира. Иногда ему казалось, что он видит в толпе знакомые лица, но, приглядевшись, убеждался, что это просто прохожие, чья жизнь никогда не пересекалась с его.

Возвратившись в гостиную, Гаррет садился на диван, брал книгу, но не мог сосредоточиться на чтении. Он переворачивал прочитанные страницы, не помня их содержания, и в конце концов просто откладывал книгу в сторону. Внутри росло ощущение бесполезности этих попыток, поскольку он потерял способность находить радость или даже просто интерес в вещах, которые когда-то приносили ему удовольствие.

У него появилось стойкое ощущение, что он больше не принадлежит этому миру и не способен найти общий язык даже с теми, кто когда-то был ему близок. Его телефон теперь звонил редко, но Гаррету это было абсолютно безразлично, поскольку он не нуждался в разговорах. Тишина стала настолько привычной, что любое отклонение от неё вызывало тревогу.