Старый плющ, охватив остаток двери, сорвался с из гнивших от времени досок, и повис на своем стрекательном жгутике, зацепившись за закладную арки входной двери, словно одним пальчиком, ища спасение от неминуемого падения и погребения под грудой досок. Мураши, заметавшись по доскам, начали спасать кладку и перетаскивать остатки личинок вверх по плющу.

А колокол бил, стряхивая налет времени, и ломая, давно сгнившие доски, прося немедленной замены на новые, плохо обработанные, но с одурманивающим запахом свежего дерева.

Перекрытия часовенки, покосившиеся от усталостного напряжения выпрямились, потянув за собой фундамент из лопнувших каменных балок и расправив крышу, распугав бесстрашных ворон. Остатки штукатурки сыпались со стен, обнажив плоть – красный кирпич, испещрённый трещинами-венами.

А колокол все ударял и ударял, ускоряясь и ускоряясь, догоняя до 60 ударов в минуту.

«Внимание…», – звучало из динамика на вокзале.

«Внимание,…», – почему всегда слышно только это слово? А какой поезд и перрон никогда? Да, я на вокзале. Куда собрался? Туда, где закончилось мое босоногое детство. Почему закончилось? Наша семья беглецы из Таджикистана. От чего мы бежали? От войны и того, что там творилось. Я русский по национальности, по вере, по складу мышления, по всему, что меня делает русским. Мой отец был кадровым военным, когда начал разваливаться СССР, между многими некогда родными и дружественными нам народами начались давно уснувшие распри. Все сразу ополчились на людей иной национальности, хотя русские построили им города, заводы, подняли с феодального строя, выучили детей. В это время в Таджикистане началась делёжка власти между «юрчиками» и

«вовчиками». Оба боролись за власть и возбуждали национальное самосознание. Начались погромы: таджики под эту лавочку резали, насиловали и грабили всех, возрождая исламскую веру, точнее выдавая за нее. В тот вечер отец пришел домой возбужденный, сказав матери готовиться к отъезду, пошел к сейфу, где хранилось оружие и начал набивать магазины под два карабина СКС самозарядный карабин Симонова: себе и моему старшему брату. Ночью они пришли. С криками: «Русский,…, выходы, мы тебя немного резать будем», – не очень вежливо постучали в дверь. Отец на эту реплику ответил выстрелом. Завязалась перестрелка со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде разбитых окон, дырок в стене, моих всхлипов от страха, попыткой зажать уши маленькими ручками, испуганный плач мамы, прижимавшей меня к себе, злые бранные слова отца и брата, повторные выстрелы, канонада залпов и снова

выстрелы. В ходе перестрелки старшему брату глупо и совершенно случайно рикошетом попали в бедро, перебив артерию. Скорая помощь долго не ехала. Бандитов с помощью соседей получилось прогнать. А скорая все не ехала. Олег угасал на глазах, его кожные покровы становились бледными, на измученном лице появились капельки пота. Лужа крови под ним становилась все больше, отец прижимал рану руками, натягивая жгут, мама сквозь слезы рвала простыню на лоскутки для перевязок. А я все сильнее зажимался в угол, образованный шкафом и стеной, и смотрел, как расползается кровавое пятно, захватывая сантиметр за сантиметром, вот с доски оно подошло к ковру, вот минуло очередное препятствие в виде порога. А я все сильнее прижимаю руки к ушам не в силах отвести взгляд, безумный, испуганный и затравленный. Скорая так и не приехала. Потом мы узнали, что машина спешила нам на помощь, но ее перехватили вакхаббиты и сожгли, обезглавив фельдшера таджика и изнасиловав, а потом, убив, врача неотложной помощи – немку. Это все рассказал водитель, чудом выживший, когда в него попала пуля. Он был обездвижен от болевого шока, да и чем бы он помог? Весь город пылал как по национальностям, так и в огне.