– Доктор… – немного резче, чем надо, произнес Жолобов. Врач дернулся. Весь его вес оказался сконцентрирован над подоконником, рука предательски заскользила. Еще мгновение и он, чуть слышно вскрикнув, внезапно вывалился из окна и пропал.

До слуха оцепеневшего Жолобова донеся глухой стук и истеричный женский крик.

– Глупости все это, вот глупости, – забормотал он.

– Простите, что вы сказали?

Анатолий поднял глаза, и тут только понял, что ни с ним, ни, тем паче, с доктором ничего не приключилось. Врач стоял у изголовья, он закончил осмотр, и тут обратил внимание на окно. Поднялся, кивнул, заметив:

– Тут душновато, а вам надо дышать свежим воздухом, набираться сил. Я открою окно.

Смутное подозрение шевельнулось в глубинах сознания. Анатолий пробормотал: «Подождите, доктор», – но его, кажется, не услышали. Врач распахнул створки, вдыхая запах белой сирени, начавшей цвести и ныне, после недавнего дождя пахнувшей просто одуряюще. Анатолий замер, затаился, увидев, как врач перегибается через подоконник, разглядывая цветущий куст.

– Доктор, – пробормотал он. Врач не обернулся.

– Доктор, осторожнее! – крикнул, уже не скрываясь, Жолобов.

Врач дернулся, как от удара, шаткое равновесие его тела оказалось вдребезги нарушено. Рука предательски заскользила. Еще мгновение и он, чуть слышно вскрикнув, внезапно вывалился из окна и пропал.

До слуха оцепеневшего Жолобова донеся глухой стук и истеричный женский крик.

– Не переживай, Толя, – шептала в трубку жена. – Я немедленно выезжаю. Ох, если б я знала, что ты в такую историю попадешь, если б знала. Но сам хорош, мало того, что не вспомнил про нашу годовщину…. Ай, да что я, ты, главное, не вспоминай и побольше пей корня валерьянки, он замечательно успокаивает. У нас будущие мамочки на сохранении только им и спасались. А то в голову всякое лезет. Завтра я буду дома.

Жолобов слушал и не слышал ее. Жена, сама никогда не рожавшая, любила оседлать знакомого конька и рассказывать истории их стационара. Сейчас ее трепотня, прежде супруга доводившая, неплохо отвлекала от происшедшего. Тем более, что разумного объяснения случившемуся Анатолий не мог дать, попросту не понимал, что с ним произошло в тот злополучный миг, когда доктор вдруг вывалился из окна, как показалось Жолобову, дважды.

– Это все нервы, работа у меня и раньше была такая и сейчас, – ни к кому не обращаясь, произнес он. Отчасти и верно, прежде он водил инкассаторский броневик, лопнувшего в четырнадцатом году банка. По счастью, на машину никто никогда не нападал, но само сидение в бронированной консервной банке на чужих миллионах тоже до добра не доводит. Отчитываться приходилось за каждый чих и внеплановую остановку. Жолобов был даже рад, когда банк разорился, а он устроился в сорокаэтажную гостиничную высотку, именуемую в народе «огурцом», на должность охранника подземного паркинга.

Наконец, Зина попрощалась, пообещав завтра же «довести его до ума». Анатолий усмехнулся, это она умеет, как никто. Положив мобильный, некоторое время созерцал потолок, затем согласился расписать пульку с товарищем по палате.

Уже через час после катастрофического происшествия его перевели в соседнюю палату, в той, где Жолобов лежал прежде, и ныне вовсю работали следователи. Опросили его, довольно поверхностно и странным фразам больного особо внимания не придавали.

Поздним днем, едва часы поседения начались, пришла тетя Глаша, Анатолий понятия не имел, откуда она узнала о случившемся, возможно, Зина позвонила. Старушка охотно заглянула к племяннику, принесла апельсины и его любимое курабье. Долго выспрашивала, как же это он так, и на прощание посоветовала держаться внутренней стороны тротуара. Положила ладонь на лоб.