Не помня себя, Иван бежал и бежал, взрывая заросли высоченной, в человеческий рост травы, перепрыгивая всевозможные коряги, то и дело проваливаясь то по щиколотку, то по колено в лужи или в глину. Он не замечал этих мелких препятствий: за его исполосованной веревками и истертой грубой древесной корой спиной словно выросли крылья. Пуховецкий держался у края балки, не выбегая в открытую степь, но и не опускаясь слишком в глубину оврага, где и днем черт ногу сломит, а ночью – любая ведьма заблудится. Да к тому же зловещие глубины балки вовсе не были необитаемы, и не раз Иван видел в кустах чьи-то светящиеся глаза, которые, как показалось Пуховецкому, следили за ним с плотоядной жадностью. Понимая, что со связанными руками он – легкая добыча даже для небольшого хищника, Иван как мог сторонился обрывистого края оврага. Но вот вдали послышался стук копыт небольшого отряда, который быстро приближался – гораздо быстрее, чем хотелось бы Ивану. Понять, с какой стороны скачут всадники, и кто они, не было никакой возможности. Та же высокая трава, которая скрывала Ивана от посторонних глаз, делала его беспомощным перед надвигавшейся угрозой. Он начал поневоле отходить ближе к краю оврага, поросшему невысоким кустарником, из-за которого виднелись кроны росших по склонам оврага высоких деревьев. Топот копыт был все ближе и ближе к Пуховецкому, а сам Пуховецкий – все ближе и ближе к обрыву. Иван не мог понять, зачем всадники, кто бы они ни были, скачут так близко к краю балки. Наконец, ему показалось, что в следующее мгновенье отряд окажется перед ним. Пуховецкий рванулся к обрыву и прыгнул под ближайший куст. Если бы руки Ивана были свободны, он так и остался бы сидеть под кустом, пропуская всадников, но вместо этого он начал безнадежно скатываться все ниже и ниже по крутому склону, тщетно хватаясь за кустики травы и какие-то торчавшие из земли деревца. Падая, он видел, как на фоне ярко освещенного луной лилового небосвода, почти над ним, пронеслись тени дюжины всадников в странных шлемах с козырьками и развевающихся плащах – это один из отрядов рейтар спешил на помощь послам. Пуховецкого, между тем, тянуло вниз, несколько раз он падал с небольших, в сажень высотой обрывчиков, больно ударяясь при этом, а потом катился дальше, считая ребрами по дороге все корни и пни, которыми как будто сам нечистый удивительно густо усеял скаты оврага. Буйная растительность, к тому же, вскоре скрыла лунный свет, и наступила кромешная тьма, в которой Пуховецкий даже не мог уворачиваться от летевших на него со всех сторон коряг. Когда Иван уже отчаялся и решил, что падению не будет конца, и ему суждено окончить жизнь, повиснув на каком-нибудь особенно остром и длинном суке, он последний раз пребольно ударился задом о землю и перестал катиться. Немного полежав и придя в себя, он стал думать, что же делать дальше. Вокруг Ивана бурлила невидимая ему жизнь: что-то шуршало, пищало, ворчало, плотоядно чавкало, а со всех сторон на него с интересом смотрела уже не одна пара, а десятки пар светящихся глаз разного размера. "Из огня, да в полымя!" – подумал Иван. Все его многочисленные ссадины и синяки давали знать о себе все сильнее, а веревки все больнее впивались в запястья. Но глаза его привыкли к темноте, и он уже все лучше различал окружающие предметы, в том числе и большущий расщепленный пень, из которого торчали острые и твердые как камень языки мертвой древесины. Пуховецкий с радостью подошел к пню и принялся перетирать веревки. Дело шло неторопливо, но постепенно кожаные ремни подавались, и Иван, воодушевленный успехом, двигал руками все быстрее и быстрее. Тут он понял, а скорее – почувствовал, что среди суетившейся в кустах мелюзги объявился какой-то крупный зверь. Громко треснула какая-то толстая ветка, сломать которую могло только очень увесистое животное. Ночные птички и зверьки принялись тревожным свистом и писками предупреждать друг друга и приближении большого и, по-видимому, опасного хищника. Прямо над Иваном с громким истеричным уханьем пронеслась какая-то крупная птица с большими и круглыми желтыми глазами, вероятно, сова или филин. Пуховецкий обругал напугавшее его пернатое, и стал тереть веревки гораздо усерднее. Неведомый зверь, тем временем, продолжал по-хозяйски трещать сучьям, впрочем, пока на изрядном расстоянии от Ивана. Пуховецкий размышлял о том, кто бы это мог быть и, как всегда, мысль его услужливо подсказывала ему успокаивающие и безопасные объяснения. Конечно, это какой-нибудь олень-увалень, в крайнем случае – кабан. Волки, рыси или росомахи – звери осторожные, они бы не производили столько шума. Медведи так далеко на юг не заходят, да и трусливый это зверь – учует Ивана, и сам убежит. В любом случае, стоит крикнуть погромче, чтобы спугнуть ночного топтуна, чтобы тот не наткнулся на Ивана случайно, и со страху не наделал каких-нибудь глупостей. Но кричать не хотелось, чтобы не выдать себя москалям, которые, вполне возможно, рыщут сейчас в каких-нибудь нескольких саженях выше по склону. Да и не крикнуть было толком из-за кляпа во рту. Подумав, Пуховецкий решил заявить о себе тем же способом, что и зверь, которого он хотел отпугнуть, и, поднатужившись, сломал один выступавших кусков старого пня. Раздался громкий треск, за которым последовало испуганное молчание. Все мелкие зверюшки замолкли и затаились, притих и сам шумный ночной гость. Через несколько мгновений зверь издал звук, в котором Ивану вполне определенно послышалось удивление, несколько недоброе: дескать, кто тут такой смелый? Но вот что за животное могло издать такой звук, даже опытному охотнику Ивану было непонятно. Это был одновременно и рев, и ворчание, и вздох, почти человеческий – в общем, ничего похожего Пуховецкий раньше не слыхал. Не торопясь, уверенно и тяжело ломая ветки, зверь направился в сторону Ивана. Эта тяжелая неторопливость и странные, ни на что не похожие звуки, поневоле вселяли страх. Замолчавшие было ночные птички стали испуганно и жалостливо, словно сочувствуя Ивану, переговариваться между собой. Пуховецкий стараясь не обращать внимания на шевеление волос на затылке и подкатывавший к горлу ком, еще больше ускорил свою работу над веревками. "Ничего, ничего, это в кустах ты такой смелый, а увидишь меня – тотчас сбежишь! Чтобы казак в балке медведя съел – про такое слыхал, а вот чтобы наоборот – не бывало того" – успокаивал себя Иван – "Да и не медведь это, не похоже. Какой-нибудь олененок несмышленый, от родителей отбился и бродит". Ему очень сильно, почти невыносимо хотелось броситься бежать, но бежать в лесу от зверя – смерти подобно, это всякий знает, а тем более бежать со связанными руками… Оно хотя и проще, чем со связанными ногами, но по такой чаще, и тем более по склону оврага, далеко не убежишь. Но вот треск веток затих, лесная мелюзга в кустах вернулась к своим обычным заботам, и Иван испытал облегчение, подумав, что зверюга наконец сообразила, с каким лихим казаком имеет дело, и решила убраться куда подальше. В это время лунный свет пробился сквозь чащу оврага и осветил полянку, на которой оказался Иван. Ненадолго прервав возню с веревками, Пуховецкий решил передохнуть и вознаградить себя за пережитые труды и волнения, полюбовавшись окружившей его неожиданно красотой. Его взгляд перешел от высокой ивы, словно покрытой инеем, к выточенной из серебра березке, затем к живописному старому дубу. А из под дуба на Ивана, не мигая, злобно смотрела неимоверно страшная и уродливая морда. Морда была покрыта редкой длинной шерстью, в глубине которой виднелись два по-человечески умных, налитых кровью и неимоверно свирепых глаза. Длинные желтые клыки торчали вниз и вверх из удлиненной пасти, по ним стекала отвратительно липкая, тягучая слюна. Посмотрев еще мгновение на Ивана, тварь издала ни на что непохожий, но отвратительно жуткий крик, и с удивительной скоростью кинулась в атаку на Пуховецкого. Тот отпрыгнул в сторону, резко взмахнув руками, отчего уже изрядно перетертые веревки разорвались, и руки Ивана оказались свободны. Он бросился в чащу, по дороге вырвав изо рта кляп, и понесся что есть сил, спотыкаясь о корни и царапаясь до крови о торчавшие со всех стороны сучки и ветки. Ему захотелось закричать, чтобы призвать на помощь рейтар, если они по-прежнему были поблизости, но от ужаса его горло, иссушенное тряпками кляпа, издавало только сипение, а не крик. Но вскоре Пуховецкий с радостью заметил, что зверюга не может его догнать: она пыхтела на приличном расстоянии позади, и раздраженно фыркала, натыкаясь на те же буераки, что и Иван, и, видимо, время от времени соскальзывала вниз по склону. Воодушевленный Пуховецкий понесся еще быстрее, довольно сипя что-то под нос. Вскоре Иван понял, что бежит по какой-то тропинке, скорее всего звериной, и эта тропинка вынесла его из глухой чащи на край оврага, и дальше шла по гребню, с которого открывался удивительной красоты вид на балку.