Рейтар, охранявший Пуховецкого, места себе не находил. Ему хотелось одновременно броситься в бой, прикончить самозванца, или просто сбежать в кусты и присоединиться к основному отряду. К немалому удовольствию изрезанного веревками и сидевшего с кляпом во рту Ивана, москаль разыгрывал перед ним целую пантомиму. Он то вскакивал, то приседал обратно, то хватался за саблю, то вставлял ее в ножны, то мрачнел лицом, то, напротив, воодушевлялся. Иван подумал, что, при таком актерском мастерстве, на киевском майдане, а пуще того в Сечи, этот московский лицедей мог бы неплохо зарабатывать и жить сыто-пьяно. Меньше веселило Пуховецкого то, что рейтару наверняка была дана команда прикончить его, Ивана, в случае серьезной опасности и возможности похищения, и душевная борьба стражника была, всего вероятнее, связана именно с этим. Когда показалось, что ногайцы берут верх, а рейтары не успевают на помощь послам, стражник посмотрел на Ивана странным взглядом, потом вздохнул, достал из сапога длинный нож и направился к Пуховецкому. Он остановился, посмотрел еще раз на поляну, где разворачивалось сражение, еще раз глубоко вздохнул, и подошел к нему, на этот раз уже с самым решительным видом. Иван поежился, но, собрав все силы в кулак, решительно взглянул на московита. Тот грустно покачал головой, но все же скрутил в кулак опутывавшие Пуховецкого веревки так, что у Ивана перехватило дыхание, и разом перерезал их. Он грубым рывком поднял Пуховецкого на ноги и приказал ему идти вглубь балки, куда-то в сторону журчавшего на ее дне ручья. Вероятно, и тело Ивана не должно было достаться нападавшим. Пуховецкий, руки которого оставались связанными за спиной, мучительно думал, что можно сделать, но ничего толкового в голову не приходило. Москаль все делал грамотно, не оставляя Ивану и малейшей возможности для побега: он шел в сажени позади, уставив на Пуховецкого большой седельный пистолет. Метнись Пуховецкий вперед, к кустам, или попробуй напасть на рейтара – тот бы не промахнулся. И все же помирать, как баран на бойне, не хотелось. Иван взвешивал все "за" и "против". Оставалась небольшая вероятность, что рейтар хотел увести Ивана какой-то потайной тропой в сторону, или же просто укрыть его в лесу от ногайцев. Но зачем, в таком случае, идти вглубь балки, куда и коня не загонишь, а если и загонишь, то обратно тот конь не скоро выберется? Пытаться напасть на рейтара, выбить у него пистолет – не имело никакого смысла, это можно было сделать только в поисках доблестной смерти. В конце концов, Иван решил, что остановится и спросит москаля, куда тот его ведет. Если рейтар ответит что-нибудь вроде "Давай вперед, не разговаривай", Пуховецкий решил отказаться, сесть на землю, и будь что будет. Коли у москаля есть приказ убить его, то он, разозленный непокорностью Ивана и нехваткой времени, прикончит его прямо здесь, вот и сказке конец. А если он все же хочет сохранить Ивану жизнь и увести его от опасности, рассуждал про себя Пуховецкий, то он начнет ругаться и подгонять пленника, и будет это делать долго и настойчиво – тогда можно и покориться. И все же было страшно. Если Иван неожиданно остановится и повернется лицом к москалю, а тот окажется робкого десятка, то он может пристрелить Пуховецкого просто от страха. Тем более, что стражник несколько раз приказал Ивану не оборачиваться.

– Москалику! – осторожно произнес Пуховецкий, обернувшись, для начала, вполоборота. Никто ему не отвечал, а сзади в темноте ничего не было видно. Что ж, войти в воду мелкими шажками не получалось, придется нырять, подумал Иван, и, резко обернувшись, остановился. Сзади никого не было. Изумленный Иван только через несколько мгновений разглядел, что уже довольно далеко позади, лежало на земле что-то темное, а рядом на земле виднелось еще какое-то большое темное пятно. Приглядевшись, он понял, что на земле лежит неподвижное тело рейтара, а пятно рядом с ним – большая лужа крови, слегка поблескивавшая в лунном свете. Наконец, Иван заметил, что из горла его сторожа торчала длинная стрела с белым оперением. Было тихо, только ветер, нежно как и раньше, шелестел листвой, а вдали по-прежнему раздавался шум битвы. С трудом удержавшись, чтобы не закричать во все горло от радости, Иван подпрыгнул на аршин в воздух, а потом, не думая и не разбирая дороги, рванул что было сил в густую темноту оврага.