– Почему же? Может быть, ей тяжело было их оплачивать? – предположила я.

– Поначалу Максим работал с ней бесплатно, – возразила Лариса. – Провел несколько сеансов, а потом, когда сказал, что предстоит серьезная работа, мы сами предложили ему деньги. И Игорь регулярно платил.

– Я ей сразу сказал: я заплачу сколько надо, – вступил Игорь. – Советовал продолжать сеансы, тем более что Максим уверял, что результат уже есть. А она… заупрямилась… как полная дура!

– Мы сами удивлялись, почему она так резко все оборвала, – развела руками Лариса. – Я говорила с Максимом, и он сказал, что сам в недоумении. В общем, все разрушилось…

– А когда это случилось? Когда она отказалась от его услуг?

– Месяца три назад, наверное, – наморщила лоб Лариса и повернулась к мужу. – Так, Игорь?

– Да, примерно так, – серьезно кивнул он.

– Может быть, ей было некомфортно именно с этим психологом? – пробовала выстраивать я версии.

– Нет-нет! – Лариса широко раскрыла глаза. – Она даже привязалась к нему, и я немного побаивалась, чтобы она не влюбилась. Знаете, так порой происходит: женщина может влюбиться во врача, который ее лечит, или в психолога, который консультирует.

– И что же, Дина тоже влюбилась?

– Ну… – Лариса смутилась. – Поначалу вроде бы да, но потом все изменилось. Я поняла, что ничего опасного для нее нет, и успокоилась. С Максимом тоже говорила, и он объяснил, что всегда, со всеми ведет себя ровно, так как обязан абстрагироваться от чувств клиента к нему как к мужчине.

– Я буду вынуждена попросить у вас адрес или телефон Максима, – сказала я.

Игорь было нахмурился, но Лариса, не заметив этого, с готовностью отреагировала:

– Да, конечно. Я сейчас принесу блокнот.

Когда она вышла из комнаты, Игорь спросил:

– Вы считаете, что Дину убили?

– Не знаю точно, – честно ответила я. – Но подозрение такое есть, иначе не было бы смысла продолжать расследование. Я вас хотела спросить вот еще о чем: вы-то сами придерживаетесь какой версии?

– Не знаю, – вздохнул Черемисин. – Сестра могла, конечно, наглотаться таблеток, а потом перепугаться и вызвать «Скорую». Но… Вроде бы не из-за чего ей было это делать. Но вот если ее убили… Тогда это только те… тусовщики! Больше некому. Кто еще станет убивать ее?

– А если все-таки наглоталась таблеток, то что могло ее сподвигнуть на самоубийство?

– В первую очередь – несчастная любовь, – ухмыльнулся Игорь. – Стандартная причина для подростков. А Дина была взрослой только по паспорту. И она скорее наложила бы на себя руки, если бы ее бросил возлюбленный, чем если бы, например, осталась без работы, без жилья и без средств к существованию. Она стала бы бомжем и чувствовала бы себя при этом совершенно нормально.

– Значит, несчастная любовь… – задумчиво проговорила я, и тут в комнату вернулась Лариса с листочком бумаги в руке.

Взяв его, я прочитала «Пименов Максим Алексеевич». Далее следовал номер домашнего телефона.

Поблагодарив супругов Черемисиных-младших, я наконец распрощалась с ними и покинула их дом. Наталья Борисовна провожать меня не вышла. Дверь в ее комнату была закрыта, и из-за нее доносились строчки стихов, декламируемые протяжно, нараспев, на высшей точке патетики.

Итак, прокручивая в голове всю информацию, полученную у Черемисиных, я ощущала полный хаос. Столь разные характеристики от разных членов семьи, не совпадающие точки зрения на случившееся, различные версии… Предстояло четко отделить факты от эмоций и предположений.

Факты были скупыми: Дина Черемисина жила одна на мизерную зарплату, при этом охотно привечала неформалов, в общении с которыми нуждалась, так как была очень одинока и не избирательна в вопросе, с кем дружить, а с кем не стоит. Некоторое время занималась с психологом, а примерно три месяца назад занятия неожиданно бросила. Жизнью своей была вроде бы довольна и к родителям не просилась. Покончить с собой могла от несчастной любви, но такой на горизонте вроде бы пока не наблюдалось. А двадцать третьего марта она вдруг наглоталась таблеток. Но «Скорую» не вызывала! А вот кто ее вызвал и почему, я по-прежнему не знала. И несмотря на то что после беседы с Черемисиными я гораздо лучше представляла себе и Дину, и обстановку, в которой она жила, я по-прежнему не знала, что же произошло у нее дома в тот роковой день, двадцать третьего марта.