Какое-то время Аня молчит.

– Значит, Вирон, – привычно сдув с лица непослушную прядь, заявляет она, – у вас нет фамилий, поэтому ты Вирон?

– Так.

– Соль твоей жизни – Вирон, остальное – шлак, – озвучивает она мысли. – Если не врёшь, то интересен ты, на мой взгляд, как житель давно потерянной колонии. Что там настолько необычного, что за тобой отправили меня?

– Всё необычное, – слышит она его смех, – от отсутствия элементарных условий до стремящейся сожрать тебя фауны.

– И всё же?

– За прожитые на Вироне годы я, может, пару сотен раз вышел за частокол. Из них раз двадцать мы отдалялись от поселения на несколько дневных переходов и только раз уходили километров на сто пятьдесят. Будь на этом клочке что-то необычное, я бы помнил.

Аня замолкает.

– Я тебе свою историю выложил, – напоминает Тим о себе, – может, в ответ что расскажешь?

– Ты понял, откуда вопрос о ДИ-107? – словно не слыша, спрашивает она.

Тим кивает.

– Мои рекомендации бокса восстановления присутствуют, – продолжает Аня, – я две недели на раздаче получала три вида восстанавливающих смесей, и это норма, – говорит она, – а вот ДИ-107 не норма. Я о подобном не слышала, хотя в инженерии и создании управляющих систем хорошо разбираюсь. У меня профильное образование.

– Поэтому штрафников возишь, – улыбается Тим.

– Увы, крайне редко. Конвой для меня отдых, своего рода привилегия, которой я охотно пользуюсь. Разгрузка для головы, конвой – то место, где не надо думать

– Не надо думать, – вспоминая парализующие удары током, повторяет за ней Тим.

– Так вот, – продолжает она, – о ДИ-107 я ничего не знаю.

– Я тоже, – признаётся Тим.

– Твой бокс не дал данных по динамике хода восстановления. Мой дал. И карту, и графики с отдельной раскладкой периодов. Твой закрыл всё, но отчитался, что ДИ-107 в режиме восстановления. Так? – спрашивает она, глядя ему в глаза.

– Так.

– Приходим к тому, что ДИ—107 есть прибор, переведённый боксом восстановления в определённый режим. Ты машина? – всё так же пристально глядя ему в глаза, спрашивает она.

Она не шутит, и Тим это видит. К подобному заключению рыжая пришла явно не только что, и к её словам он отнёсся серьёзно. Тим пытался поставить себя на её место и даже местами предугадал направление её мыслей, но вот версия с машиной ему не пришла.

– Я не машина, – внятно, чтобы Аня хорошо слышала, говорит он, – и даже не вздумай пробовать это проверить. Поняла меня?

– Как себя по физике чувствуешь? – игнорируя вопрос, гнёт она свою линию.

– Ты поняла? – хмурит Тим брови.

– Поняла. Так как чувствуешь?

– Хорошо.

– При этом никаких упражнений и восстанавливающих смесей?

– Никаких.

– Здесь не поняла, – заключает она.

– Я тоже мало что понимаю, – соглашается Тим, – ты книги здесь читала? – указывает он подбородком в сторону отсека со стеллажом.

Аня фыркает.

– Не суть, – продолжает он, – я читал. Ещё я читал выписанные тебе боксом восстановления рекомендации, читаю меню раздатчика. Текст в книгах и текст на экранах сильно разнится. Впечатление, что написано на похожих, но разных языках.

– И?

– Если станция, – терпеливо объясняет Тим, – висит здесь с давних пор, то можно предположить, что язык со временем видоизменился, и это объясняет, почему изданные триста лет назад книги написаны так непонятно.

– И что? – не улавливает она его мысль.

– То, что твои рекомендации написаны на понятном, вполне себе современном языке. Меню в пункте питания, экран настроек в каюте тоже привычны и понятны. Если на станции давно нет людей, то кто тогда внёс изменения?

Аня встала и покинула трапезную. Вернулась, держа в руках книгу.