Я закатываю глаза, но киваю.

– Понимаете, я просто запаниковала, вот и вышло… по-дурацки.

– Ты могла от страха сорваться с моста, Аглая, – цокает Лютаев. – Вот это было бы по-дурацки. Ты, конечно, повисла бы на страховочном тросе, но…

– Но я не сорвалась, – мрачно заканчиваю я, представляя описанную картину.

– Не сорвалась, – кивает он. – И это главное.

– Ну… кому как, – протягиваю я. – Иногда лучше помереть сразу, чем долгой мучительной смертью от издевательств и подколок.

– Никто не может унизить тебя, больше чем ты сама себя унижаешь. Прекрати, Аглая! Ты словно магнит для всех пессимистических прогнозов в округе. Ты – очень красивая, молодая, яркая девушка, интересная, невероятно любознательная, отзывчивая, добрая. Среди молодёжи сейчас таких и не встретишь: всё больше искусственные – что снаружи, что внутри. Ты так не похожа ни на одну знакомую мне девушку этого чудесного возраста. Да что там! Даже моя дочь далека от идеала! Но ты, Аглая, удивительная. Очень важно научиться принимать себя такой, ценить и беречь, иначе любой пустяк может сломать тебя. А мне бы этого очень не хотелось.

– Это не пустяк! Вы просто не понимаете!

– Аглай, поверь на слово взрослому и опытному мужчине. Пожалуйста. Всё пустяк, что не убивает тебя. Учись наращивать броню, не набивая шишек. Не дай этому миру или окружению тебя сломить.

– Как это у вас гладко на словах! – вздыхаю я. – Только в жизни ведь всё совсем не так. Если ты не такой, как все, то каждый норовит тебя задеть, кольнуть побольнее. Богатые унижают бедных, красивые – простушек, сильные – слабых. Кому-то может показаться забавным играть на твоих страхах, и они без зазрения совести пользуются всяческими манипуляциями. И вовсе не важно, какой толщины будет моя броня, если весь поток станет распускать обо мне грязные сплетни, обзывать за спиной и всё такое за то, чего я даже не совершала. Вот только всем плевать, определённые выводы на основе сплетен будут сделаны даже преподавателями. Кажется, в вашем мире это называется испорченной деловой репутацией, да?

– Я могу помочь, Аглая, – Лютаев накрывает мою дрожащую руку ладонью и сжимает. – Просто скажи как. Кто тебя обидел, чем?

– Будет только хуже, – шепчу я. – Вы просто не понимаете.

Он мягко улыбается:

– Кто-то… считает, что ты… моя любовница? – Сгорая от стыда, я лишь киваю. – Борис? – Нехотя я снова киваю. – Мелкий пакостник поймал обидку, что ты его отшила, да? Что он там тебе наплёл? Что Миленке расскажет?

Мужчина тихо смеётся, но мне не смешно. Чего тут вообще может быть смешного?

– Не понимаю, чего вы смеётесь, Илья Александрович, – насуплено вырываю руку из его хватки.

– Не перестаю удивляться, какая забавная штука жизнь. Это ж надо так! Даже нарочно не придумаешь, что девушка, с которой мне нравится проводить время и которую я надеюсь узнать ближе, больше всего боится сплетен на мой счёт!

Я оставляю все мысли на потом. Его слова подобны маленькому взрыву: оглушают, вызывают пустоту, создают вакуум внутри меня. Ему нравится проводить со мной время? Он надеется узнать меня поближе? Я что, снова сплю? Слова Лютаева, такие простые на первый взгляд, вызывают у меня прилив невесомой нежности, и мне так хочется прыгнуть в эту негу без оглядки, но я не могу не задаваться вопросами, что будет дальше. А дальше – это же очевидно! – меня ждёт разбитое корыто.

– Вы – взрослый и опытный мужчина, отец моей подруги, – доверительно склонившись ближе, говорю Илье Александровичу. – А я учусь с вашей дочерью и всеми этими ребятами и прекрасно знаю, какие они люди. Мне нравится ваше внимание и ваше общество, но… Вы уедете, а мне придётся жить с этими сплетнями. И потом, не думаю, что Милене придётся по вкусу…