* * *

На следующий день Муром облетело сенсационное известие о насильственной смерти мэра города Петра Буланова. Местный телеэфир заполонили по-владимирски сильно окающие витии обоих полов – мастера и мастерицы толочь воду в ступе и изрекать всевозможные благоглупости. Послушав этих болтунов, не знакомый с положением местных дел человек проникся бы убеждением, что полку муромских святых скоро прибудет.

Показали по «фонарю для идиотов» и гараж убиенного. Главный муромский «коп» подполковник Щигров на фоне унылого гаражного пейзажа косноязычно рассказал об известных ему обстоятельствах преступления. Говорил он по набившему оскомину шаблону неудачливых столичных и питерских «шемроков джолнсов» и пинкертонов, время от времени заверяющих потерявших веру в справедливость закона россиян, что подлые убийцы Влада Листьева, Дмитрия Холодова и Галины Старовойтовой будут обязательно найдены и понесут заслуженное наказание. При этом Щигров постоянно втягивал в плечи не особенно умную голову, будто опасался притаившегося за соседним, зассанным автомобилистами сугробом подлого убийцу мэра города, алчущего новой крови. Зрелище было жалкое.

Во второй половине дня в Муром оперативно прикатила съёмочная группа НТВ. Растерянный заместитель мэра Валентин Афанасьевич Кащеан путано мямлил в столичный микрофон, судорожно пытаясь вспомнить всё самое хорошее и светлое о друге и товарище по КПСС, после 1991-го года перелицовавшемся, как и сам Валёк, в административного работника средней руки. (Это напомнило Генычу фразу из знаменитого рассказа О. Генри «Муниципальный отчет»: «Когда Кэсу было четырнадцать лет, он был одним из лучших в школе по чистописанию».) С русским языком и формальной логикой у твёрдого троечника Валька Кащеана всегда были проблемы – неискоренимые.

Геныч знал толстомясого прохиндея с детства. Он был одним из тех самых ретивых коммунистических знаменосцев, которые слиняли быстрее флага. Когда-то Валентин Афанасьевич тоже работал на ЗИБе.

В голове у Геныча застряла пара-тройка эпизодов, датированных провальным во всех отношениях 1993-м годом. Геныч работал рядовым инженером-конструктором, Кащеан чем-то и кем-то руководил: точь-в-точь замполит на военном аэродроме, который в отличие от ведущего лётчика, говорящего ведомому: «Делай, как я», – приказывает всем без разбора ведущим и ведомым: «Делай, как я говорю!».

Зарплату на ЗИБе не выплачивали месяцами, и над многими работниками завода нависла реальная угроза голода – безо всякого преувеличения. Заводчане собирались бастовать – хотели спуститься в овраг и своими тощими телами перекрыть движение поездов в обе стороны, в том числе и йошкар-олинского скорого. Прослышавшая о готовящейся акции городская администрация уведомила забастовочный комитет, что в случае выхода рабочих на рельсы применит к саботажникам грубую физическую силу.

Но Кащеан был охвачен другими заботами – приятными. Слегка замаскировав толстую, в три дня не обгадишь, морду тёмными очками, он подкатил свою вишнёвую «Ниву» к внутризаводскому складу сантехники. Воровато оглядываясь даже в присутствии получившей соответствующие указания «карманной» кладовщицы, он загрузил в машину три комплекта голубых унитазов с бачками «компакт» и отбыл в

хорошо известном направлении – к себе домой, затем на дачу. Похоже, старые бачки и унитазы не справлялись со всё возрастающими нагрузками: в отличие от решившихся лечь на рельсы заводчан Кащеан явно не голодал – жрал в три горла.

Перед майскими праздниками и вынужденным – до середины мая – хозяйственным отпуском всё в том же 1993-м году Геныч вместе с сослуживцами из отдела механизации и автоматизации тоже дошёл до ручки: не до ручки смывного бачка, а той, что открывает скрипучую дверь в Царство Голода. Дома было шаром покати, зарплату не выплатили даже в преддверии Первомая, столь почитаемого коммунистами, в полном составе оставшимися у намертво заклинившего руля неуклонно опускающегося на дно завода.