Кабинет доктора Финча находился на сорок втором этаже. Просторный, минималистичный. Одна стена – панорамное окно с видом на город, подернутый легкой дождевой дымкой. Другая – интерактивная панель, отображающая сложные, медленно вращающиеся модели нейронных сетей. Сам доктор Финч был под стать своему кабинету. Мужчина лет шестидесяти, с идеально седыми волосами, зачесанными назад, в строгом костюме без единой складки. Он поднялся из-за стола, лишенного каких-либо предметов, кроме тонкого планшета. Его рукопожатие было коротким и сухим. Взгляд – прямой, внимательный, но совершенно лишенный тепла.

"Доктор Рид," – произнес он. Голос ровный, модулированный. "Признателен за ваш интерес к нашей работе. Чем могу быть полезен?"

Эвелин села в предложенное кресло – оно тут же адаптировалось под ее контуры. Она постаралась говорить так же спокойно и профессионально. "Доктор Финч, моя работа связана с когнитивными аспектами 'Сдвига'. В последнее время меня особенно интересует феномен так называемого 'позднего дебюта' РАС у взрослых и его возможная корреляция с изменениями в паттернах идентичности и влечения. Ваши исследования нейропластичности…"

Она изложила суть своих вопросов, стараясь не выдать личную подоплеку, упомянув лишь "ряд недавних клинических случаев", вызвавших ее интерес.

Финч слушал внимательно, его пальцы неподвижно лежали на планшете. Когда она закончила, он помолчал секунду, глядя куда-то поверх ее головы.

"Доктор Рид," – начал он тем же ровным тоном. "Термин 'поздний дебют', как вы понимаете, является скорее медийным упрощением. Мы предпочитаем говорить об 'актуализации ранее латентных нейротипов' под влиянием изменившейся среды или внутренних биохимических процессов. Это ожидаемый этап адаптации для значительной части популяции."

"Ожидаемый?" – переспросила Эвелин, стараясь скрыть удивление. "Но резкий рост статистики…"

"Статистика отражает не столько рост самого феномена, сколько усовершенствование диагностических инструментов и изменение социальных парадигм," – мягко поправил Финч. "То, что раньше считалось эксцентричностью или социальной дезадаптацией, теперь корректно классифицируется как вариант нормы – или, скажем так, новой нормы." Он сделал паузу. "Что касается корреляции с моделями идентичности… Да, связь прослеживается. Определенные нейротипы демонстрируют большую вариативность в этих аспектах. Это тоже можно рассматривать как часть адаптивного процесса. Уход от ригидных бинарных систем – как в мышлении, так и в самоопределении – повышает общую эффективность и снижает уровень социального стресса."

Эвелин слушала, и внутри нарастал холод. Он говорил об этом так… просто. Будто речь шла об обновлении программного обеспечения. Адаптация. Эффективность. Снижение стресса. А как же личность? Память? Чувства? Марк?

"Но как же субъективный опыт? – спросила она, возможно, чуть резче, чем следовало. – Люди, переживающие эту… 'актуализацию'. Они описывают чувство потери, дезориентацию."

Финч едва заметно наклонил голову. "Субъективный опыт – важный фактор для психотерапевтической поддержки на этапе перехода. Институт разрабатывает эффективные протоколы 'гармонизации'. Но с точки зрения нейробиологии, это временные флуктуации, шум в системе на этапе калибровки. Конечная цель – стабильное, логически оптимизированное состояние."

"Оптимизированное," – повторила Эвелин эхом. Слово показалось ей уродливым.

"Именно," – подтвердил Финч. Он коснулся своего планшета. "Мы можем предоставить вам доступ к некоторым деперсонализированным базам данных по динамике нейропластичности у взрослых. Возможно, это будет полезно для ваших исследований." Он посмотрел на нее – все тот же прямой, холодный взгляд. "Но я бы рекомендовал сосредоточиться на конструктивных аспектах адаптации, а не на рудиментарных эмоциональных реакциях, которые лишь затрудняют процесс."