«У тебя острый ум, Эвелин,» – сказал он однажды вечером, после очередного их спора о чем-то неважном, но принципиальном. Они сидели в маленьком кафе со старомодными клетчатыми скатертями, и запах корицы смешивался с запахом дождя. Его взгляд был теплым, но чуть усталым. «Но иногда анализировать – это не то же самое, что чувствовать. Ты раскладываешь все по полочкам, но упускаешь… саму вещь».

Она тогда рассердилась. Обвинила его в иррациональности. Но слова запомнились.

Эвелин тряхнула головой, отгоняя воспоминание. Оно было нерелевантным шумом. Нужно сосредоточиться на данных. Она запустила новый алгоритм, сравнивая паттерны нейронной активности, характерные для РАС (особенно в зонах, отвечающих за сенсорное восприятие и обработку социальной информации), с данными по гормональным профилям и… лингвистической сложности в письменной речи. Бред? Возможно. Но "Кассандра" намекала на нечто подобное.

Программа работала. На дисплее медленно проступала структура. Сложная. Многоуровневая. Неожиданная. Статистически значимая корреляция действительно была. Определенные маркеры нейроактивности не просто коррелировали с гормональным фоном, ассоциируемым с не-гетеронормативными влечениями, но и с использованием специфических синтаксических конструкций, с определенной фрактальной сложностью речи. Это не было похоже на случайность. Структура была слишком… элегантной. Слишком упорядоченной. Как будто кто-то написал код.

И снова память. Другой вечер. Последний. Их квартира, залитая холодным светом уличных фонарей. Пустые коробки от пиццы. Ощущение пропасти между ними.

«Я не понимаю тебя, Эви,» – сказал Даниэль тихо, глядя не на нее, а в окно. «Совсем. Это как будто мы говорим на разных языках. Ты слышишь слова, ты анализируешь синтаксис, но ты не слышишь музыку. А я… я больше не могу без музыки».

Он ушел на рассвете. Музыка. Синтаксис. Эвелин смотрела на сложный, ветвящийся узор на голографическом дисплее. Паттерн, связывающий мозг, влечение и язык. Это был синтаксис. Невероятно сложный, возможно, искусственный. Но где же была музыка? Может быть, эта "иная логика" и была синтаксисом без музыки? Алгоритмом, переписывающим не только нейронные связи, но и саму суть человеческой близости, ту самую, которую она не смогла или не захотела понять с Даниэлем?

Холодок пробежал по спине. Открытие было захватывающим. И абсолютно жутким. Если это код, то кто программист?

Она сохранила результаты под невинным названием "Корреляционный анализ_v7_temp" в самом дальнем уголке зашифрованного диска. Выключила голограмму. Паттерн исчез, но продолжал стоять перед глазами.

Дождь прекратился. Город за окном сверкал мириадами огней – холодная, логичная, оптимизированная красота. Эвелин подошла к окну. Она нашла часть кода. Но понимание того, что он означает, было еще впереди. И оно пугало ее больше, чем неизвестность.

Открытие сложного, почти неестественно элегантного паттерна, связывающего нейрологию, влечение и язык, не принесло облегчения. Напротив, оно оставило Эвелин с чувством глубокой тревоги и еще большей изоляции. Официальная наука в лице доктора Финча предлагала удобное объяснение – "адаптация", "оптимизация". Но этот найденный ею "код" казался чем-то иным. Не результатом слепой эволюции, а… замыслом. Чьим?

Мысль о "Кассандре" – анониме с закрытого научного форума – не давала покоя. Кто-то еще видел этот паттерн. Кто-то пытался об этом говорить, но его голос был заглушен как "лженаучная спекуляция". Найти этого человека стало для Эвелин необходимостью. Не только ради подтверждения своих догадок или получения новой информации. Но и чтобы не чувствовать себя совершенно одной в этом холодном, рациональном мире, где сама реальность, казалось, давала трещину.