– Чего уставились? Разве не понятно? Это была наша последняя ночь в Храмовых скалах, и уже завтра всех отчислят. Не смотрите на меня так! – повысил он голос. – Вы прекрасно знаете, как поступают с теми, кто нарушает устав. Особенно с теми, кто ходит в старую часовню под сводами Урюм-горы. Рытник-не рытник, жрец-не жрец, какая разница? Скоро мы все вернёмся в родные пенаты и заживём, как раньше. Только вернёмся не с венцом грамоты и в лучах храмовой благодати, а заклеймённые позором. И кое-кто никогда больше не встретится, – губы старшекругника предательски скривились, но он сдержался, лишь крепче обняв монашку. – А тебе и вон ему, – незнакомец указал взглядом на Прохория и Дзюце, – молиться надо, чтобы покинули семинарию живыми.

– Со мной всё в порядке, – упрямо заявил пилиг.

– Оно и видно. А с ним?

– Мы никому не скажем, что произошло здесь! – забиякой крикнул Аней. Он сам не верил в это, но возразить негодяю было просто необходимо.

– А как ты объяснишь его отбитые потроха? – кивок в сторону Прохория. – А то, что у него изо рта кровь фонтаном брызжет? – кивок на шонь-рюньца. – Скажете подрались? Во-первых, всё едино за драку выгонят; а во-вторых, никто не поверит, что два молокососа друг друга так отделали.

– Вы тут все, о чем вообще? – в ужасе завопила Лива. Она вернулась к своему прежнему занятию и, положив голову Дзюце к себе на колени, стирала с его лица кровь. Весь подол девицы был замаран тёмными пятнами. – Какое отчисление? Какие драки? Его скорей в лазарет надо! Какая разница, отчислят нас или нет? Аней, твой друг умирает! И ты, Проша! Ещё не известно, что приключилось с тобой! А-ну, помогите! Помогите же!

Аней понуро схватил Дзюце подмышки и попытался сдвинуть с места, но сил не хватило. Ему попытался пособить Прохорий, но он сам едва держался на ногах и только застонал.

Недоученный жрец вздохнул. Он поднялся и нежно, извиняясь, погладил монашку по спине.

– Отвяжись! – она дёрнула плечом и закрыла лицо руками.

– Иша…

– Не трогай меня!

Губы незнакомца задрожали. Он молча подхватил под руки шонь-рюнца и поволок к выходу. Следом, облокотившись на плечо Ливы, плёлся Прохорий. Последней шла Иша.

– Её с нами не было, – прохрипел выпускник.

– Ч-то? – переспросил Аней.

– Я говорю, с вами был только я. Я и вы трое бегали сюда по ночам. Не говорите никому, что с нами был ещё кто-то. И про вашу девочку, тоже не нужно упоминать. Пусть хоть они останутся.

– Да, – кивнул Аней. – Ты прав.

Сквозь неплотно закрытые ставни в горницу сочился противный ледяной сквознячок. Пахло воском и кадильными благовониями. Лилась тихая писклявая мелодия.

За широким дубовым столом, положив обе руки на столешницу, сидела девочка. На вид ей было лет двенадцать. По пухлым плечам рассыпались нечесаные светлые кудри, неряшливо стянутые на лбу берестяным ремешком. Полотняная рубаха, что на девице, была великовата и явно с чужого плеча, от чего широкий вырез воротника постоянно сползал на бок. Взглядом девочка задумчиво следила за дивным танцем оловянного зайчика.

Музыкальная шкатулка, подарок кузнеца Утопы – последнее, что осталось Ие от её прежней жизни. Чудо, что она не сгорела в избе вместе со всеми остальными вещами и… и семейством. Всё изжарилось в труху, даже от людей мало что осталось, а на шкатулке лишь едва-едва повело инкрустацию и пробежали тёмные разводы.

– Здравствуй, Ия, – со стороны низкой арочной двери донёсся осипший голос пастора Клера. Священник медленно подошёл к девочке и положил руку на плечо. Потом он притянул сироту ближе и обнял.

Она по-прежнему отрешённо следила за музыкальным зайцем, хотя в уголках глаз проступили искристые капельки.