Я очень хотела сказать: «да». Но пока я не признаюсь Алле Леонидовне, что я из детского дома, это будет считаться обманом. Ведь она не будет знать, кого приютила.

В то же время, признаться было страшно.

– Спасибо вам за участие. Но я как-нибудь обойдусь, – как можно мягче отказалась я. Бабушка открыла рот, собираясь возразить, но я сделала вид, что не заметила и поспешно добавила: – Я почти уверена, что какая-нибудь койка в палате да освободится. Не могут же пациенты тут вечно лежать. – Неудачно пошутила я.

– Ой, Маша, много ты понимаешь. Иные долго лежат, – не сдавалась бабушка. – А я всё же настаиваю. Пойми, нам обеим так будет лучше.

Я опустила взгляд в пол. Может, и лучше, но мне точно нечем платить за палату. Словно прочитав мои мысли, Алла Леонидовна воскликнула:

– Маш, оплату я беру на себя! Ну же, соглашайся.

– Извините, я не могу, – не могу обманом проникнуть в палату и признаться тоже не могу.

– Да почему же? – искренне недоумевала бабушка. Я отвела глаза в сторону, уже чувствуя себя обманщицей. – Маша, есть причина, о которой я не знаю? – Ловя мой взгляд, пытливо спросила она.

Мне было откровенно стыдно. Слова просились на язык и я закусила губу, чтобы смолчать.

– Извините, меня, наверное, уже ищут. Мне идти пора.

Я практически выбежала под окрик Аллы Леонидовны, призывающий меня остаться.

Сразу после обеда ко мне подошла Света.

– Маш, вставай, идём, – позвала она за собой.

Я неловко поднялась и пошла следом.

– А куда мы идём? – спросила, когда поравнялась с ней.

– Сейчас всё узнаешь.

Больше всего я не люблю неизвестность. Если со мной будут что-то делать, то хотелось бы знать. Но мне пришлось вдохнуть поглубже, призывая себя успокоиться и сжать пальцы, нервно теребящие разрез рубашки: хмурое выражение на лице Светы однозначно сообщало, что рассказывать мне что-либо она не намерена.

Мы подошли к процедурному кабинету, и Света заглянула внутрь.

– Геннадий Семёнович, вот Сироткину привела.

– Пусть заходит, – ответил мужской голос.

Света подтолкнула меня вперёд и закрыла за мной дверь. Рядом с кушеткой стоял врач, облачённый в медицинскую маску, перед ним металлический стол с инструментами, от вида которых мне тут же сделалось плохо. Ассистент врача – женщина лет тридцать, с модной стрижкой «каре» стелила на кушетку одноразовую пелёнку.

– Иди сюда, – поманила она меня к себе. – Ложись на кушетку.

От испуга, что сейчас что-то будут делать, сердце забилось быстро-быстро. На ватных ногах я подошла к кушетке и с помощью медсестры легла. Она взяла ножницы и ловким движением разделила мою сорочку на две части по уже образованному ранее разрезу. Врач в это время набирал в шприц какую-то жидкость из пузырька. Брызнул вверх, удаляя воздух и сменил медсестру.

– Тампон, – медсестра протянула кусок ваты, зажатый в щипцах, и флакон раствора. Хотя мне и было страшно, но я внимательно следила за действиями врача, из-за чего пришлось держать голову на весу. Геннадий Семёнович недовольно посмотрел на меня, но промолчал; обильно смочил вату и приложил к пластырю. Через полминуты подцепил его щипцами и осторожно снял.

Под пластырем обнаружился некрасивый шов с трубкой посередине.

– Тампон.

В этот раз кусок ваты медсестра смочила в растворе йода. Врач обильно смазал шов и часть трубки, а также область вокруг шва.

– Новокаин, – медсестра подала шприц, при виде которого я нервно сглотнула. Пока Геннадий Семёнович делал уколы, я лежала, вцепившись в пелёнку. Первый укол был больным, остальные терпимые. Последний я даже не почувствовала.

– Игла.

Врач свободными стежками прошил кожу вокруг дренажа. Натянул концы нити и передал держать подошедшей сестре. Сложил кожу вокруг дренажа в складку и, отрезав нити старого шва, быстро вынул трубку. Медсестра тут же потянула за концы нитей, стягивая кожу. Врач забрал нити из её рук, сделал крепкий узел и наклеил поверх шва свежую медицинскую наклейку.