Солома наконец догорела, дым рассеялся, красные лучи заходящего солнца коснулись почерневших руин и застывших на них горца и бенгальца с захваченными флагами поверженного врага. Бой превратился в побоище, и офицеры с трудом сдерживали разъяренных солдат. Последний, самый глубокий подвал отчаянно защищала группа пехотинцев Типу, но кто-то из саперов поджег оставшуюся вязанку, выждал несколько секунд, пока из нее не повалил дым, и спустил по лестнице. Недолгая тишина сменилась кашлем и стонами, и задыхающиеся защитники стали выбираться из превратившегося в ад подвала. Форт был взят, причем атакующие потеряли одного солдата, тогда как ошеломленный успехом лейтенант насчитал на развалинах двести тел в полосатых туниках. Еще больше защитников крепости лежало у амбразур. Остальные либо попали в плен, либо бежали в город по траншее. Один сержант-шотландец, обнаружив снаряженную к запуску ракету, поставил ее вертикально между двумя камнями и поджег запал. Под крики победителей ракета взмыла в небо, завертелась штопором и, достигнув апогея, устремилась вниз и упала в Кавери.

На следующее утро в форте установили восемнадцатифунтовые орудия. Расстояние до города было велико, но Харрис все же приказал открыть огонь. На сей раз артиллеристы получили приказ уничтожить вражеские пушки. Внешнюю стену Серингапатама защищал земляной бруствер, но так как расстояние от реки было слишком мало, то места для устройства надежного, с пологим гласисом, от которого отскакивали бы снаряды, бруствера не хватило. Низкий отвесный скат защищал только основание стены, но не парапет, на котором и стояли орудия. Удача, сопутствовавшая накануне бенгальцам и горцам, опустилась теперь на плечи пушкарей – уже первый выстрел накрыл амбразуру, а второй пришелся в стоящую за ней пушку. После этого все пошло как по маслу, и едва ли не каждый посланный британцами снаряд достигал цели. Наблюдавшие в подзорные трубы офицеры видели, как вражеские орудия одно за другим сваливаются со стены. Каждый успех сопровождался восторженными криками осаждаемой стороны. К концу дня едва ли не вся западная стена была очищена от орудий. Точность артиллеристов сулила легкую победу. Боевой дух союзников взлетел до небес.

Тем временем Типу, наблюдая за уничтожением своих с таким усердием собранных пушек, закипал от ярости. Форт, на который он возлагал такие надежды, форт, который должен был задержать врага до прихода муссона, не выдержал и одной атаки. И вот теперь проклятые британцы легко и планомерно расстреливали его артиллерию.

Пришло время, решил Типу, доказать солдатам, что красные мундиры не неуязвимые демоны, а всего лишь обычные смертные, что их тоже можно устрашить и поставить на колени. Пора тигру выпустить когти.

В получасе пути от города, за окружающей лагерь стеной, находился Летний дворец, Дария Даулат. Он был намного меньше городского Внутреннего дворца, потому что в последнем помещались весь гарем султана, штаб его армии, правительственные учреждения, а также конюшни, склады, суд, залы для приемов и тюрьма. Во Внутреннем дворце бурлила кипучая деятельность, сотни человек трудились там, зарабатывая себе на жизнь, тогда как Летний дворец, окруженный зелеными садами и защищенный густой стеной алоэ, служил оазисом мира и покоя.

Дария Даулат возвели ради приятного отдохновения, а не для того, чтобы поражать и впечатлять. Невысокий, всего лишь в два этажа, сложенный из огромных тиковых бревен дворец был покрыт толстым слоем штукатурки и окрашен так, что, казалось, не столько отражал, сколько сам испускал солнечный свет. Вокруг шла двухэтажная веранда, и на западной стене, под верандой, в том месте, куда не заглядывали лучи, Типу приказал выложить огромную фреску, изображавшую битву при Поллилуре, ту самую, в которой он пятнадцатью годами ранее разгромил британскую армию. В результате той победы влияние Типу распространилось на все Малабарское побережье, и в честь того триумфа дворец получил свое имя – Дария Даулат, «Сокровище моря». Дворец лежал на дороге к восточной оконечности острова, где стоял элегантный мавзолей, в котором лежали родители Типу, великий Хайдар Али и Фатима Бегума, и в котором, как знал султан, упокоится в свое время и он сам.