Подпустил я его поближе и веткой лиственницы похлестал. Не сильно так, для порядка. Ветке —ничего, не полыхнула, не изломалась. Неплотному, впрочем – тоже ничего. Тогда я делаю вид, что хочу оторваться от него. Двигаюсь быстро по широкой дуге, а неплотный мне углы режет, как заправский боксер, пытается прижать к горе или обрыву. И в один момент я вроде бы неловко задеваю его кончиками пальцев. Потом повторяю маневр еще раз, но уже задеваю поглубже, кистью.

Как будто в крапиву жгучую руку сунул.

Художник, хрен его побери!

Я не паникую, говорю себе, я спокоен. Спокоен – слово не подходящее, покоем веет, вечным. Уж лучше – хладнокровен. Я хладнокровен, говорю себе. А сам продолжаю двигаться и уворачиваться на автомате, пока мысли собираются. Собираются, собираются, да все не соберутся. То ребята на террасе под домиком голову тревожат, то Старый Учитель является с укоризной. Знаю, знаю – спокойно и просто он бросился с моста… Сейчас самое время вспомнить, что Старый Учитель про художника рассказывал. Потому что он единственный, кто выжил после такой встречи. Отзвездился, зазвездил, звезданул голубчику. И нечего тут шутками да прибаутками мысли мои путать. Ну-ка, Старый Звездун, покопайся в моей памяти и явись в потребной картинке.

Худо-бедно, но что-то вспомнил. Старый Учитель – он такой. Пока не прикрикнешь, нормально не вспоминается.

Сам тем временем петляю, как заяц от лисы. Меж трех сосен. Вернее – лиственниц. Деревьев здесь не много, выбирать особо не из чего. Ускорившись, чтобы выиграть хотя бы пару секунд, прыгаю к одной лиственнице, у которой ствол не толстый и не тонкий, а как раз. Обнимаю ее обеими руками, ногами встаю потверже, чуть с наклоном вперед. А руки при этом ложатся поверх двух веток с противоположных сторон ствола, достаточно прочных, чтобы мой вес выдержать. Прижимаюсь лбом к бугристой коре, пахнущей свежей смолой. Глаза сами собой зажмуриваются.

Сзади по всему телу в меня впиваются комарики. Потом комары, комарищи, шмели, гвозди. Словно кто-то по ошибке записал меня в йоги. Едва успеваю начать дыхательную практику, чтобы не потерять сознание. Сознание терять нельзя никак, если нет желания стать частью свежего натурморда Художника. И вот когда кажется, что нельзя думать ни о чем, кроме этой боли, этих ужасных гвоздей – приходят видения.

Саблехвост наносит удары с разных сторон. Рубящие, колющие, иногда будто хлыстом щелкает. Еле успеваю парировать бердышем. В центре пещеры Учитель лежит на боку, в крови, рядом с еще одним, рассеченным надвое саблехвостом. Думаю, чья кровь? И зазевавшись пропускаю удар в грудь. Падаю. Крутятся вверху сталактиты, и меня затягивает какая-то воронка из камней, сталактитов, бердышей… знание… кричит… Учитель кричит. Сознание… кричит Учитель. Главное, не терять сознание, не утонуть в видениях. И мысли уже связные, и не было такого, мы вообще с саблехвостами вдвоем с Учителем не сражались. Это помнится с Хромым…

Снова боль. Гвозди раскалились. Сзади как будто кто-то наваливается, тяжелеет. От этого еще больнее. Но краешек сознания почему-то радуется. Неужели едет крыша? Откуда радость? Главное, не забывать про дыххх-хание… А кричать нельзя. Кричать и двигаться нельзя. Только не двигаться, потому что боль станет невыносимой, сознание не удержать… И стоять… устоять… ять!

Ладони и стопы мои прибиты гвоздями к деревянному кресту. Но боли нет, есть покой. Покой охватывает все тело, голова склоняется на грудь. Глаза. Так приятно закрыть глаза. Боль! Печень разрывают когти и клюв. Чертов орел! Никак не отвяжется. Или это Старый Учитель летающими когтями фэйчжуа рвет мне бок? Старый Учитель?