Однажды мы с Лекси поехали в видеопрокат взять новый фильм. Отъезжая от здания, она врезалась в другую машину, после чего застряла в яме. Мы так и не смогли выбраться, пришлось вызывать эвакуатор. Тот несчастный случай напугал мою мать. С тех пор мне не разрешали проводить время с прабабушкой.

«Это же не страшная авария!» – вразумляла я маму. Я умоляла ее позволить мне видеться с Лекси. Она была моей любимицей.

«Нет, боюсь, она стареет, – слышала я в ответ. – Тебе небезопасно оставаться с ней наедине».

После этого мы встречались лишь у нас дома, но мне больше не разрешали садиться к ней в машину или ночевать у нее. Для меня это стало огромной потерей. Я не понимала, как общение с любимым человеком может быть опасным.

Было у меня в том возрасте и еще одно любимое занятие, кроме общения с Лекси. Я обожала прятаться в шкафах, и это стало семейной шуткой: «Где же Бритни?» Дома у тети я постоянно исчезала. Все бросались меня искать. Когда народ уже начинал паниковать, открывалась дверца шкафа, а там – я.

Наверное, мне хотелось, чтобы меня искали. Годами это было моей фишкой и способом привлечь внимание – прятаться.

Еще мне нравилось петь и танцевать. Я пела в хоре нашей церкви и занималась танцами три раза по будним дням и субботам. Затем добавилась гимнастика в Ковингтоне, штат Луизиана, в часе езды от дома. Но танцев, пения и акробатики мне было мало.

На дне карьеры в начальной школе я сказала, что собираюсь стать юристом, но соседи и учителя твердили, что меня «ждет Бродвей», и в конце концов я примерила на себя роль «маленького артиста».

В три года я танцевала на первом концерте, а в четыре исполнила первое соло What Child Is This? на рождественском вечере в детском саду моей матери.

Мне хотелось и спрятаться, и чтобы меня заметили. Одно другому не мешает. Скрючившись в прохладной темноте шкафа, я чувствовала себя настолько маленькой, что могла исчезнуть. Но когда на меня были обращены все взгляды, я становилась кем-то другим – той, кто мог завладеть вниманием всех присутствующих. В белых колготках, горланя песню, я чувствовала, что все возможно.

«Мисс Линн! Мисс Линн! – кричал мальчик. Он запыхался, пока бежал, и пытался отдышаться на пороге нашего дома. – Вы должны туда пойти! Пойдемте скорее!»

Однажды, когда мне было четыре, я сидела дома в гостиной на диване с мамой и моей подругой Синди. Кентвуд напоминал город из мыльной оперы: он всегда был полон драм. Синди как раз выкладывала маме последние сплетни, а я подслушивала их разговор и пыталась уловить, что к чему. Вдруг дверь распахнулась. По выражению лица мальчишки было понятно, что произошло что-то ужасное. У меня внутри все оборвалось.

И мы побежали. Дорогу у нас недавно отремонтировали, и я, босая, наступала в горячий гудрон.

«Ай! Ай! Ай!» – каждый мой шаг сопровождался криком. Я посмотрела на ноги и увидела прилипшую смолу.

Наконец мы добрались до поля, где мой брат Брайан играл с соседскими мальчишками. Они пытались косить высокую траву своими квадроциклами. Этим идиотам показалось, что это потрясная идея. Они не видели друг друга в зарослях, из-за чего в результате произошло лобовое столкновение.

Я, должно быть, все видела и слышала: как Брайан вопил от боли, как мать кричала от страха, но я ничего не помню. Думаю, Бог заставил меня отключиться, чтобы я не запомнила ни страданий, ни паники, ни вида раздавленного тела брата.

В больницу его отправили на вертолете.

Несколько дней спустя я пришла навестить Брайана, он весь был в гипсе. Насколько я поняла, он сломал почти все кости. Мне в детстве так казалось, потому что ему даже писать приходилось через отверстие в гипсе.