Роберт, как обычно, заперся в кабинете, Том – у себя в спальне, а я, как это часто бывало, осталась на кухне одна. Налила себе стакан воды из встроенного в холодильник кулера и села завтракать. На душе вдруг стало тяжело и тоскливо. Безусловно, я понимала, что в реальности возвращение Тома окажется не таким, каким я его представляла, но в итоге… Честно говоря, как бы я ни убеждала себя, что все в порядке, на самом деле мои надежды вообще не оправдались.

И тут меня осенило: я навыдумывала всякой сентиментальной чепухи, настроила воздушных замков. Выход на свободу после десятилетнего заточения в тюрьме никак не мог пройти для Тома легко. Но самым большим откровением для меня стало то, как много всего забылось: ежедневная напряженность, угрюмая атмосфера, чудовищное давление, которое я испытывала, пытаясь сохранить мир между Робертом и Томом, сгладить конфликты до того, как они вспыхнут. Как же я выматывалась, принимая на себя роль громоотвода, впитывая раздражение и негатив, которые, словно электрические разряды, с треском пробегали между отцом и сыном. А ведь в детстве я точно так же старалась предотвратить ссоры между родителями.

Когда мне стукнуло десять, мы разорились, потеряли дом и очутились в съемной лачуге с одной спальней. Я решила, что если буду примерно себя вести, то папа бросит пить, а мама перестанет на него кричать, и они не разведутся. И все наладится. Жизнь потечет, как прежде.

И теперь, в день освобождения Тома, я вспомнила, каких усилий мне стоило долгие годы поддерживать видимость дружной счастливой семьи. Я сомневалась, хватит ли мне решимости снова взвалить на плечи это бремя, но в глубине души понимала, что иного пути нет.

Ровно в 16:30 я позвала Тома. Он спустился через пять минут, с еще влажными после душа волосами, в серых спортивных штанах и белой футболке. Отдохнувшим сын не выглядел. Он застыл на пороге кухни, покусывая большой палец, глаза бегали по сторонам. Роберт прошел к столу, не говоря ни слова.

– Располагайся, сынок, – улыбнулась я. – Я приготовила твое любимое блюдо, а на десерт будет тирамису.

Я поднесла еще булькающую домашнюю лазанью к столу, за которым в гробовой тишине сидели Роберт и Том. Я понимала, что в первый день дома сын может чувствовать себя непривычно. Я приготовила обед накануне в надежде, что мы спокойно поедим, выпьем чаю. А потом я спрошу Тома, не хочет ли он взглянуть на квартиру, которую я для него нашла. Узнаю, не планирует ли он возобновить старые знакомства с ребятами из боксерского клуба.

Водрузив глиняную форму с лазаньей на подставку под горячее, мгновение спустя я вернулась с большим плоским блюдом, на котором лежала фокачча с розмарином, и миской с нарезанным зеленым салатом.

Том вытащил из кармана телефон и положил рядом со своей тарелкой экраном вниз. Глаза Роберта недобро сузились – он терпеть не мог телефоны за столом. Но муж отвернулся, ничего не сказав, и я тихо выдохнула.

Я разделила лазанью на три части и собиралась уже переложить порцию на тарелку Тома, но он предостерегающе выставил ладонь:

– Мам, мне только половину.

– Но это же твое любимое блюдо. – Я вернула кусок обратно в форму. – Раньше ты сметал его за считаные секунды.

Как ни смешно, но я чуть не расплакалась. Том кинул на меня обеспокоенный взгляд.

– Да. Прости, но… я не голоден.

– Я ограничусь сэндвичем, – заявил Роберт, с громким хрустом разворачивая газету. – Иначе новый приступ подагры мне обеспечен.

– Зря ты столько для меня наготовила, мам. – Том положил себе немного салата. – Но выглядит вкусно.

– Поскорее бы закончился этот цирк, – пробормотал Роберт, не отрывая глаз от газеты. – Хотя на что я надеюсь!