– Нашел в оттенках, я упоминал. И пробовал. Их, если все собрать, чистейший выйдет цвет – белее вашей шляпы. В нем слиты вместе правда и любовь всех площадей, дворцов и подворотен. По белому листу – вот мой подарок людям. Начать сначала.

– А негодяям? А гонителям добра? – вмешался Грин.

– Всенепременно, как вы говорите, им. И первый лист готов – в объявленном герое! Нашего времени! Черед моей стрелы. В то самое болото.

– Ну, ну! Помните – не каждая лягушка может стать принцессой, – автора «Бегущей» посетил сарказм.

– Я знаю, – гость не смутился. – Есть и подтверждение:

– Да, кто не рискует, тот уже не пьет. По нынешнему-то. – Куприн погладил гладко выбритые щеки.

– Согласен. Кто головушку жалеет, каждый день от страха блеет. – Незнакомец опять виновато пожал плечами.

– Ну что ж, оправданная вольность, дружище! – «Костюм» устроило объяснение. Настроение хозяина принимало всё иначе, нежели друга. Тот все еще был подавлен: – Да-а-а! В точку! Покукарекаем? Вроде в тему?  – он толкнул Грина в бок. – Годик-то, красного петуха! Давненько я не брал в ручонки шахматишек. Сыграем? – и уже серьезно произнес: – А и впрямь… сегодня что-то новенькое. Как тебе? Всё не Бунин – откроешь, вспомнишь и расквасишься.

– Боюсь и согласиться… – Грин улыбнулся впервые с начала разговора.

Незнакомец меж тем, играя маской смущения, раздумывал над словом «шахматы». Над игрой, где невозможно сделать два хода подряд. Как применить это к страницам.

– Положим, где-то он прав, – Куприн хмыкнул. Руки медленно покинули карманы. – Но только где-то, в чем-то. Как тебе, Саша: «Пора и силой чтобы отрезвить». Сдается, в этом что-то есть от поединка. Хотя иным бы лучше посидеть в сортире, а не стоять под небом, тень бросая. Скажу как подпоручик прямо: досаден тот убыток от имен – на провокацию толкают постоянно. Меня – вчера. А вас, как понял, нынче. Моя рука здесь с вами.  – Он потянул шляпу, отбросил назад волосы и перевел взгляд на море: стая горластых чаек кружила над пеной у бетонных кубов вдоль мола, высматривая добычу.  – А вот об экономии деньжат… как помнится… – и снова повернулся к другу, – это по мне… предложение сгодится. Как? Примем?

– Что? Херес?

– Предложение.

Друг растерянно кивнул.

– Знаете, а я люблю «раскваситься», – вставил незнакомец.

– Откуда такое чувство?.. – растерянность отступала. – У вас? И там? – Грин кивнул гостю за спину.

– Потому что «запах антоновских яблок возвращается в помещичьи усадьбы».12

– Ну, коли так, пожалуй, согласимся. А? Саша? – заторопил Куприн, – в нашем деле без «яблочек» никуда. Со времен Рая. Не распознать и подающего… без хереса.

Грин развел руками:

– Напиток сей повыше, чем потребность. Спутник прозы!

– Ну вот. Романтики меня признали, – улыбнулся незнакомец. – Так?

– А я ведь тоже, вроде согласился? – Куприн притворно насупился.

– Да вы со мною с первого листа. Но сегодня убивают не так элегантно, как на дуэлях – куда изощренней. Обман-то в оправдании «свободы». Хотя он был в дуэлях и тогда. Порой в причине. А порой в процессе. Так что раскладывать всё надо по частям и всех.

– Раскладывать? Догадываюсь… вы беретесь?

– Да уж. Засучил рукава…

– Ну, батенька… вы и в самом деле не промах! – Грин покачал головой.

– Так пьем? Или болтаем? – армейская несерьезность Куприна спасала. – Слова говорили о примирении.

– Как обещал. Вперед! – воскликнул гость, меняя тему. – Замечу, херес единственное сухое вино в мире, крепость которого достигает шестнадцати градусов! А течет он нет, стекает… в тысячи бокалов, где отдает до капельки. И всё. Он в этом схож с писателем России, господа. Немного беспощаден, резок, горек. Он совести сродни. – Мужчина посмотрел на Куприна: – А шляпа-то не ваша, подпоручик.