Светлеет в крове – богнебог
претерпевает, что простим,
и ощущает здесь подлог —
когда не рай, а всё же лимб,
когда трамвай порожний спит,
прильнувши краешку окна,
когда с той стороны земли
ушедший смотрит на меня,
с той стороны реки, с воды
сдувая свежей почвы вдох —
приходит дно, приходит сын
и срамно богу, что – не бог.
(05/03/2013)
«На птичьем рынке – торфяной язык …»
Евгении Извариной
На птичьем рынке – торфяной язык —
читавший арамейски – разумеет:
поди налево, если не убит,
поди направо – видишь: там светлеет.
На каждый полумёртвый светофор,
на всякий крестоцветный – без базара,
как птица в клетке, по карманам вор:
он кормится – прости – ему так надо.
Исполнив эту глиняную печь
и перечни свои опустошивши —
поищешь свет, а он – ни там, ни здесь,
как зёма, из-под почвы тихо свищет.
(23/03/2013)
«Пыль протирает человека…»
Пыль протирает человека,
приподымает ему веко,
чихает на, чихает в
[как будто он её забыл],
стирает слюни до зрачка,
в котором свет до нагиша
ещё одет и неотвечен,
отдарен, словом изувечен,
как глина, смятая до ша.
Пыль замечает как на веко
садятся к ней два человека
[почти что], лёжа и дрожа,
чихают марту в два стрижа,
как нео-правданное слово
условно падая по склону,
деревенея в два ствола.
Пыль протирает человека
до аверса – а смерти нету,
но падаешь, её нажав.
(05/03/2013)
«Сминая бумажную воду…»
Сминая бумажную воду
Не дышит свинцовый карась
Идёт с той [почти по богу]
по воздуху вверх накренясь
он жабры свои не шнурует,
шифрует под речь чёрный ил
и если дорвётся до суши
то верно поймёт, что он был,
сминая, царапая оду,
глазея в чудовищный страх,
что с точностью неба не спорят
в бумажных и рваных потьмах.
(23/03/2013)
В роддоме
не бывает воды крепче
чем в начале от родясь
щиплет как цепной клевещет
головой резною в грязь
головою голой в воды
ничего не износить
разведя как купоросный
свет на две слепых руки
и ослепший он не может
не умеет дна просить
свет себя на темя крошит
как в заливы рыбаки
(24/03/2013)
«Не раньше, чем начнётся смерть…»
Сергею Арешину
Не раньше, чем начнётся смерть,
жующая свой хлеб беззубый,
не раньше, чем меня и впредь
не встретит мент, и не разбудит,
не вложит камень мне в глаза,
а в губы – гул пчелиный долгий,
я буду слышать голоса
тех, отъезжающих на лодке,
тех, уезжающих вперед,
сбросавших вещи в саквояжи
поспешно в свалку, как щенков,
так словно не успеть им страшно
на этот длинный пароход
и не имеющий причала,
где б чайка, проверяя рот
б/у-шный, отвердев кричала
невнятно требуя избы,
сирени, от мороза ломкой,
и замороженных глубин,
или хотя бы потной шконки,
всплывут горящие гробы,
и станет мне тепло на лодке
перегибающей в обрыв,
где от встречающих так громко.
(24/03/2013)
Огород
Прозрачное дыхание весны
перебирает седину земную
[ещё не время – даже не зима —
а щель и скрип – которых, как иную
взыскует недоталая земля,
как бы в отместку месту существуя,
как бы вообще ничто не говоря,
благодаря за всё, за всё – любую
пернатую лягушку подо льдом,
закрывшим рот, глазницу – как ладонью
её печёный, утренний, как вдох,
ещё замёрзший голос под водою].
Стучит вода по тополям, стучит,
переходя себя напропалую,
лепечет, как мальчишка, и молчит,
как щель и скрип, в который как в иную
калитку смотрит, даже не губя,
строгая для лягушек этих луки,
и падает землёй, узнав себя
сквозь тополя порубленные руки.
(08/04/2013)
«И вот ещё, ещё немного – и начинается потоп…»
И вот ещё, ещё немного – и начинается потоп,
сминая выдох у порога, чтоб спрятать в травяной носок,
в полынной кости распрямляя [ещё не пойманную] речь
[нагретой до кипенья] почвы, чтобы удобней было лечь.
Так опадают воды… воды… как выдохи и пузырьки,
и люди дышат словно овцы, дойдя до ледяной реки,