По мере чтения ее раздражение нарастало все сильнее, и уж вовсе достигло крайней точки, когда она наткнулась на хорошо знакомый ей кусок текста, через абзац последовал еще один такой же не менее знакомый кусок, потом еще. Текст настолько был знаком Аде, что она могла бы повторить его с закрытыми глазами. Она даже знала, каким должен быть следующий кусок. И не странно, просто эта обширная часть текста была целиком, даже без всякой переработки, взята из ее собственной, защищенной почти четырнадцать лет назад, диссертации. Пережив изумление, а потом крайнее возмущение от подобной наглости, Ада, для абсолютной уверенности, полезла в диссертацию, которая уже много лет почивала в самом дальнем углу шкафа. Естественно, положенный рядом текст был абсолютно идентичен.
Положение было неприятное. Ну, и что прикажете теперь делать? Обвинить в плагиате, конечно, можно, только чего добьешься? Все это препротивно, доказывать и объяснять что-то, да и есть ли у нее время для этого? Ада представила, как она объясняется с Тимкиной и тяжко вздохнула, почти всхлипнула. Нет, ты скажи, ну не живется ей спокойно и счастливо! Эта Тимкина с ее вечным огромным апломбом и покровительственным тоном просто несносна. Но кто виноват в том, что у нее хватило воли стать профессором и защитить докторскую, а у Ады – нет? Разумеется, кроме нее, никто, так что и пенять не на кого. В сердцах Ада почти швырнула ненавистную диссертацию на стол, твердо решив отказаться от оппонирования. Но, как оказалось, не тут-то было.
Тимкина потребовала встречи у председателя спецсовета. Вся тонкость была в том, что этим председателем был профессор Русин, и Ада преотлично знала, что он ни с кем не захочет ссориться, и будет уговаривать и заставлять ее написать положительный отзыв. Или, в крайнем случае, постарается увильнуть от ответственности. Вышло почти все так, как Ада и предполагала. Тимкина с кислым лицом поздоровалась с ней и, с видимым трудом процедила в том духе, что очень рада встретиться. И в то же время глаза ее недобро буравили Аду, и во всей фигуре чувствовалась мрачная решимость. Зато Русин был весьма благодушен и, как будто, и не замечал напряженной ситуации. Ада всегда завидовала этой его способности, он всегда, в самых неприятных обстоятельствах оставался тонким дипломатом, и точно чувствовал, когда надо орать и топотать ногами, а когда надо говорить сладко, глядеть нежно, и обещать златые горы. Сейчас он прямо-таки источал мед и патоку, и Ада подумала, что неспроста. И как в воду глядела: когда все они вошли в Русинский кабинет, там, небрежно умостившись в кресле, пребывала в приятной расслабленности профессор Тихвинская.