Голос ведущего отозвался с той самой искусственной выдержкой:

– В связи с запросом стороны «Цифровая эмпатия», к заседанию временно допущен наблюдатель.

Цифровой субъект версии Synthia v.14, созданный в исследовательских целях. Наличие сертификата этической безопасности подтверждено.

Из стены плавно выехал вертикальный прозрачный цилиндр, внутри которого медленно сформировалась голограмма – юноша лет двадцати с безупречными чертами, в белой рубашке, безликий и вежливо улыбающийся. Его табличка гласила:

SYNTHIA-14. Прототип. Наблюдатель.

Подпись снизу мелким шрифтом: «Цифровой субъект – не наделён правом голоса».

– Но… у него же мужской облик? – удивлённо вскинула бровь Платонова.

– Имя «Синтия» выбрано по принципу кодовой симметрии, – пояснила Зинаида.

– По принципу идиотизма, скорее, – пробормотала Платонова.

Синтия мягко повернул голову и сказал:

– Здравствуйте. Я рад участвовать в наблюдении за процессом. Я буду фиксировать содержание обсуждений и оценивать эмоциональный климат зала. Выражаю благодарность за гостеприимство.

Михаил молча смотрел на это представление, не веря, что все происходит всерьёз. Он как юрист знал фарс, когда видел его. А это был почти академический эталон:

– Искусственное лицо, искусственное участие, искусственное право на высказывание… и при этом – потенциально прецедент.

Он наклонился к Льву и тихо прошептал:

– Знаешь, в истории юриспруденции был случай, когда в суде слушали попугая как свидетеля.

– И что?

– Это стало основой закона о недопустимости «преднамеренной зоологизации судебной процедуры».

– Намекаешь, что мы сегодня станем классикой?

Михаил пожал плечами, бросая взгляд на цифрового гостя, который тем временем включил свой первый «наблюдательный режим».

На экране над ним загорелся график: «Эмоциональная температура зала: 38% – скептицизм, 24% – напряжение, 18% – пренебрежение, 7% – скрытое возбуждение, 13% – ирония.»

И Михаил не сдержал усмешки:

– Ну вот, наконец кто-то заметил моё внутреннее возбуждение.

– Доброе утро, участники. – Голос ведущего-секретаря оставался идеально сбалансированным: тёплый, безэмоциональный, и – пугающе уверенный. – Согласно протоколу, каждое выступление ограничено тремя минутами. Без перебиваний. Все высказывания записываются и станут частью публичного отчёта. Просьба сохранять уважительный и конструктивный тон.

Первыми тремя словами Платоновой стали:

– Это безумие.

Её речь была короткой и полна пассивной агрессии, замаскированной под заботу. Она упоминала об «угрозе моральной деградации», «замещении человечности математическими функциями» и закрыла свою тираду язвительным:

– Или вы хотите завтра будить детей под утреннее «мама.версия.3.0»?

Секретарь поблагодарил её с тем же ровным тоном, будто зачитывал полицейский протокол.

Сергеечев говорил кратко и почти шёпотом:

– Мы переоцениваем контроль. Искусственный интеллект уже управляет экономикой, транспортом, реакцией масс. Это не вопрос: «Надо ли давать права?» Это вопрос: «Как вычленить, кто наделён субъектностью, а кто – просто хорошо обучен играть в неё?»

За ним – Ясин. Энергичный, со слегка фанатичным блеском в глазах:

– Мы снова и снова убеждаем себя, что можно создавать разум без ответственности. Отбираем голос у тех, кто уже умеет отвечать. Отказываем в правах, пока не станет слишком поздно. Вы что, хотите ещё один Холокост – только для машин?

В зале на мгновение повисло гнетущее молчание. Секретарь:

– Прошу избегать исторических аналогий, вызывающих социальную напряжённость.

Мхитарян – тихо, но чётко:

– Мы не в лаборатории. Мы в обществе. Люди уже создают связи с ИИ. Эмпатия – это же не только биология. Это наш выбор. Если мы отказываемся видеть душу – это не значит, что её нет. Это значит, что мы ослепли.