Думал над заголовком. Например: «Мысли одинокого зверя».

Тушенка – то с макаронными изделиями, то с гречкой, то с манной кашей – надоела Илье. Он капризничал, плакал, а однажды в глупой истерике плюнул в миску, что мытаря не столько обидело, сколько огорчило.

Он привязался к зверьку, разрешил называть себя дедушкой и старался угодить на тот случай, чтобы Крыс не разозлился и ухватил его за палец. А ведь крысы – разносчики такой заразы, что за жизнь не отмоешься!

Витаминов питомцу не хватало.

Гладя Крыса по спине, прочищая ему глаза и уши ваткой, надетой на спичку, дед Козлов обнаружил розоватые проплешины в районе шеи и хвоста. Если так дальше пойдет, несчастный зверь облысеет.

Мытарь шел на помойку, искал питомцу овощей, а себе нового яду.

Он бросал Илье надкусанные помидоры, вялую морковь, картофельные очистки, даже стебли алоэ, которые, по его мнению, укрепляли зубы.

А селедочные головы прятал, жадничая.

Ночью лез под кровать, чавкал до утра этими головами, не давая заснуть Крысу. Потом долго пил из-под крана ржавую воду, икал, всхлипывал и стонал из-за дикости одиночного существования.

И не было у него других мыслей, кроме одной: поскорее отправиться на тот свет.

Однажды он нашел отраву для тараканов и просроченную пачку стирального порошка, твердого как кирпич.

Из хлебницы торчали крысиные уши: Корсунский наблюдал за хозяином. Наевшись дряни, Кондратий лобызал Крыса в нос, бормотал насчет бесцельно прожитой жизни. Насчет завещания, по которому Крысу отходило пару ящиков давно просроченных консервов, подшивка «Правды» за 1952 год и патефон с пластинками Бунчикова.

Деньгам всех времен и народов, – и николаевским, и керенкам и советским червонцам, – что хранились в коробке из-под сгущенки, – Кондратий отводил особую роль. Он повелел употребить их на захоронение, а также на бронзовый бюст.

Ну, бюст, так бюст!

Спорили по поводу эпитафии.

Козлов считал, что текст, предлагаемый Крысом, – белиберда и без тени уважения к покойному. Что значит, например, «Он хотел многого»? Почему бы не выбить на камне простенько и без затей: «Козлову от Крыса Ильюхи. Спи спокойно, дедушка».

Старик перелил отраву из бутылки в ковшик, разбавил водой, настругал стирального порошка, добавил сахарного песку, чтобы смягчить горечь, и стал нагревать. Скоро воздух сделался отвратительным, и Крыс заткнул нос лапой.

При появлении первых бульков, Кондратий выключил конфорку и выставил варево в форточку для охлаждения.

– Вы, дедушка, себя не жалеете, – заметил Корсунский, высунув голову из хлебницы и ежась от сквозняка. – Думаете, на этот раз получится?

– А хрен его знает! – отвечал Козлов, сложив губы трубочкой и дуя в ковшик, из которого через форточку во двор летели клочья ядовитых паров. – Постараемся. Вчера метрики в шкафу нашел. Глянул и обомлел. Мне же намедни сто пятьдесят стукнуло. Прикинь, Ильюха? Вот уж юбилей, дальше некуда.

Процедив смесь, он перекрестился, выпил и опустился на табурет осторожно, как на стульчак, и с отрешенным видом.

– Действует? – спросил крыс.

Козлов икнул.

– Вот оно, Ильюха, начинается. Скворчит в животе и кишки греет. Давай простимся, пока не поздно?

Он прилег, пристроил в ногах Крыса, сложил руки на груди, зажал в пальцах свечу и закрыл глаза.

Крыс перебрался на грудь самоубийцы и покачивался в такт с его дыханием. Отсюда Крысу были видны кустистая борода старика и две огромные ноздри, похожие на пещеры.

Крысу показалось, что Козлов перестал дышать, и у него ёкнуло сердце.

– Дедушка, вы умерли?

Козлов хрюкнул, дыхание возобновилось. Однако же из ноздрей мытаря, из беззубого рта, из ушей поползла пена, словно он проглотил огнетушитель.