Порывшись в книгах, Максим ничего подозрительного не обнаружил.

Ну, 4 июня 1327 года родился князь Андрей Иванович, не слишком удачливый сын Калиты. Жил себе, как человек, никого не обижал, и умер ненасильственно, от чумы.

Или, например, 4 июня 1789 года адмирал Г.А. Спиридов с эскадрой русских кораблей, – хотя его и отговаривал граф Орлов! – все же загнал в ловушку и сжег турецкие суда. И долго еще после этого турки в Дарданеллы не совались.

В тот же день и Наполеону повезло: он оккупировал беззащитный остров Мальта.

В девятом же году двадцатого столетия день этот протекал относительно спокойно.

Какое, допустим, влияние на судьбу Тани могла оказать встреча Николая с Вильгельмом? Или отставка германского канцлера Бернгарда фон Бюлова, которого тут же сменил Теобальд фон Бетманн Хольвег? Глупо, глупо…

Случаи и случайности, – в этом все больше убеждался Максим, —ограничиваются тем, что именно происходит, но не когда.

Казуальность имеет к Времени лишь косвенное отношение. Наверное, и перемены могут быть управляемы. Но что он мог в ту пору изменить? Ровным счетом ничего.

Российская Федерация, Москва, наши дни, условный февраль

Что же до Ильи Корсунского, превращенного в крысу, участь его оказалась, пожалуй, менее печальной, что он себе поначалу представлял.

Доставили Илью в мрачный полуподвал с окошками на уровне тротуара. Пока спаситель-дед снимал телогрейку, валенки с калошами, Корсунский, щурился и дико озирался по сторонам.

– Звать-то как? – выговорил дед беззубым ртом.

– Ильей Борисовичем.

– Короче, Ильюхой будешь.

– Как скажете.

– Небось, и жрать хочешь?

– Хочу, дедушка, – произнес Корсунский, признательно шевеля хвостом.

– Я тебе покамест не дедушка, – проворчал хозяин каморки. – Я как есть Кондратий Козлов, бывшее ответственное лицо коммунального ведомства. Нынче на пенсии.

Козлов служил дворником.

Илья обрадовался, хотя и не понял дедовского «покамест». Не означает ли это, что со временем, Козлов все-таки признает в крысе внука?

– Тушенку с макаронами будешь?

– Премного вами благодарен, – стилизовал крыс под старика, и изобразил нечто вроде поклона.

Его не столько распирало от желания польстить спасителю, сколько сковывало от страха.

Корсунский не мог поверить в происходящее! Знай он, что станет ужинать в таком месте, да еще заискивать перед вонючим стариком ради тушенки с макаронами… Скажи ему кто-то заранее! Счел бы за оскорбление. А теперь Илья покорно наблюдал, как дед ставит на огонь кастрюлю, открывает консервы, пыхтя и бормоча древние ругательства, кладет в кипяток макаронины, сыплет соль кургузыми пальцами.

Дом дворника торчал как гнилой зуб посреди действительности.

Советская табличка о жилье образцового содержания заржавела.

Голубятня на крыше обвалилась.

По двору разгуливала одичавшая курица, неизвестно чья, и уже такая пожилая, что никто ее не трогал. Она ходила вокруг разбитого фонтана, в центре которого некогда высилась работница с кувшином.

От работницы остались только часть торса и ноги в гипсовых сапогах. На них жильцы сушили половики.

Тление прорывалось внутрь, сырость заражала стены грибком. Козырек над подъездом покосился. Сквозь ступени рвалась к свету дикая трава.

Кровлю давно перестали латать, и вода проникала через чердак на верхние этажи, стекая в тазики и кастрюли.

Но дед Козлов был еще старше дома. Ему, по прикидкам соседей, перевалило за сто, хотя об этом можно было лишь догадываться.

Откуда он прибыл и кем был раньше, никто не знал. Говорили, из раскулаченных. Пока деньги водились, в долг давал под проценты, вещичками мытарил: ему кольцо золотое обручальное, а он три с полтиною, ему вазу, а он рубль. Потом спустил добро, сам всем задолжал, запутался. Позвал к себе дальнюю родню – брянскую племянницу с семьей без прописки. Впал в детство. Просил, чтобы вокруг кровати натянули сетку.