Ребенок задержался на три дня и появился после долгих и тяжелых родов, венчавших, судя по всему, осложненную беременность. Поэтому, наверное, нет ничего удивительного в том, что Айлин в родильной палате, получив в руки отпрыска, приветствовала его в нашем мире словами «дождались-таки» и позже заявляла, что не сходя с места решила никогда больше не подвергать себя ничему подобному^>4. И она сдержала слово. В разные периоды Терри делил семейный дом с почти безмозглым спаниелем, с черепашкой Фидиппидом, нареченной в честь самого первого бегуна-марафонца, и с волнистым попугайчиком Чхотой, но с другими маленькими Пратчеттами – никогда.

«Вскоре после этого, – писал Терри о своих первых мгновениях после затянувшихся родов, – меня представили отцу, хотя я той первой встречи не помню». В свое время и в куда более благоприятных для них обоих обстоятельствах Терри узнает об отце больше, в том числе ту важную подробность, что тот работает механиком в «Олд-Таун Гэрейдж» в Беконсфилде. Дэвид Пратчетт был невысоким, худым, совершенно лысым мужчиной с тонкими усиками – и, по словам его сына, «гением починки машин». Вторая мировая только что предоставила ему возможность отточить свое мастерство в Королевских военно-воздушных силах. Дэвид служил в Индии и – по крайней мере, как он рассказывал Терри, – наслаждался сравнительно бестревожной войной и грелся на теплом солнышке, по ходу дела коллекционируя хорошие клички для волнистых попугайчиков^>5 и совершая такие впечатляющие подвиги, как починка машины командира авиакрыла в чистом поле заведением стартера вручную. Затем он привез свои таланты обратно в Беконсфилд, где они пришлись ко двору.

«Клянусь, если бывают заклинатели лошадей, – писал Терри, – то мой отец умел слушать машины. Один конец большого гаечного ключа он прикладывал к виску, а второй – к двигателю, и металлический зверь раскрывал ему свою душу. Хозяева довольно дорогих машин хороших английских марок вроде “Бентли” и “Ягуара” ехали в “Олд-Таун Гэрейдж”, чтобы их послушал он». Во времена безденежья его репутация была семье на руку. Терри помнил, как отец возвращался домой по вечерам и отмачивал руки от смазки и масла в тазу с мыльной водой, рассказывая Айлин, какие получил чаевые от зажиточных завсегдатаев.

Дэвид мог вернуть из мертвых и полную рухлядь, поэтому, что необычно для семьи их статуса, у Пратчеттов всегда имелась своя машина – однажды даже «довольно стильный аэродинамичный “Ровер P4” – “Роллс-Ройс” для бедных», с прикуривателем и кожаным салоном. В конце концов Дэвид продал его коллекционеру, но Терри, несмотря на всю стильность машины, об этом нисколько не жалел. «Я всегда скользил на заднем сиденье из стороны в сторону, а во время долгих поездок на море в салоне воняло, как от дохлой коровы».

Еще одно неизгладимое воспоминание Терри из тех долгих летних поездок на (неизменно) побережье Корнуолла: как машина двигалась через «тучи дыма и всполохи пламени» во время августовского выжигания стерни.

Мать Терри, Айлин Пратчетт, в девичестве Кирнс, была ирландкой по происхождению, а выросла в лондонском Ист-Энде. Она работала секретаршей в «Истон энд Ролл» – беконсфилдском универмаге – и была отличной бухгалтершей, умевшей, по словам Терри, вверх ногами сложить цифры в столбик быстрее, чем большинство людей складывают в обычном положении. В те дни ее характер был энергичным, слегка озорным: она любила потанцевать и выпить и была местной светской львицей. Когда под конец жизни инсульт лишил ее способности говорить, Дэйв Басби – близкий друг Терри, хорошо знавший Айлин и Дэвида, – сказал, что «будто злой бог отнял у нее самое драгоценное».