Среди других природных явлений императорский двор был больше всего обеспокоен землетрясениями. Но не столько потому, что они причиняли большой ущерб (в условиях малой урбанизации ущерб обычно оказывался незначительным), сколько потому, что землетрясения считались знаком, указующим на серьезнейшие изъяны в правлении и грядущие бедствия, грозящие непосредственно императорскому дому[129]. Все японские чиновники знали этот закон, сформулированный китайской политической философией. Знаменитому государственному деятелю и знатоку словесности Сугавара Митидзанэ[130] при сдаче экзамена на должность даже досталась тема «землетрясения». В положительно оцененном экзаменационном сочинении он прямо писал, что Небо – это чистейшее зерцало, которое посылает землетрясения для уведомления правителя о своем недовольстве его недобродетельностью[131].

Данные хроник показывают, что землетрясения могут указывать на следующие «аномалии» в делах управления: естественная смерть бывшего императора; насильственная смерть (наведение порчи на) члена императорского дома; болезнь действующего императора; политическая напряженность и нестабильность. Землетрясения выступают в качестве дурного знамения и предуведомления о том, что в ближайшее время случится нечто крайне нежелательное для императорского дома. Подданные, похоже, пользовались страхом императора перед землетрясениями в качестве весомого аргумента для достижения своих локальных целей. В докладной записке из провинции Муцу сообщалось о неблагополучном состоянии дел в этой провинции. Акцент делается на неблагоприятном положении звезд и частых землетрясениях, которые случались в последнее время. В связи с этим авторы записки просят увеличить воинский контингент в Муцу, ибо в противном случае они не смогут усмирить местные племена эмиси. Прошение было удовлетворено[132].

Несмотря на любые политические перипетии, император всегда оставался «хозяином» времени. Время подданных также принадлежало ему. Несколько раз в год в начале месяца проводилась церемония, во время которой император инспектировал чиновничьи табели выхода на службу за предыдущий период. При аттестации чиновников главным показателем их деятельности была не эффективность работы, а количество проведенных на службе у государя дней. Фудзивара-но Цугумунэ, «невзирая на жару и холод, день и ночь проводил на службе, и государь приметил его преданное рвение и удостоил особой любви». Как-то раз, находясь в паланкине, он увидел Цугумунэ возле дворца и, недолго думая, подписал указ о присвоении очередного ранга, в связи с чем растроганный Цугумунэ немедленно пролил слезу[133]. Хроника сообщает и о присвоении ранга мастеровому, который, получив приказ государя, долгое время провел за изготовлением клепсидры и преподнес ее государю. За это ему и был пожалован ранг, хотя прибор оказался изготовлен с ошибками и в качестве измерителя времени в реальности не использовался[134]. В данном случае показателен также сам приказ об изготовлении часов – ведь источники не фиксируют, чтобы государь отдавал распоряжения мастеровым изготовить какие-нибудь другие предметы. Однако на часы этот порядок не распространялся – слишком большое символическое значение они имели.

Чем выше был статус чиновника, тем большее время проводил он на государственной службе. Именно этим объясняется, что прошения об отставке, мотивируемой возрастом и болезнями, оставались в подавляющем большинстве случаев неудовлетворенными. Находясь в преклонных летах и неважном здравии, знаток китайских текстов Сугавара-но Киётомо был уже не в состоянии появляться при дворе – и тогда император Ниммё в виде особой милости разрешил ему не являться во дворец, а доезжать на воловьей упряжке до грушевого дерева, росшего у дворцовых ворот