На рынке пришлось волей-неволей вспомнить про брата – она прочитала на дверях одного ресторана: «У нас подают выдержанную говядину». В центре зала вызывающе высилась холодильная витрина, в которой красовалась четверть говяжьей туши. В новых бистро было очень оживленно, гости ужинали среди филейных и лопаточных частей туш, подвешенных на крюках, она в этом видела занятное возвращение к прошлому – то, что Александр предрекал двадцать лет назад. Учитывая, что они с ним не разговаривали, ферма ее больше никаким образом не касалась, а сама она давно уже не ела мяса.

Захотелось усесться здесь, на террасе, между всеми этими компаниями, но мысль о том, что она окажется за столиком одна, под тепловым зонтом, среди всех этих разговоров и смеха, заранее наполнила ее чувством стыда и горечи. После развода с Филиппом обе их дочери приняли сторону отца, хотя ей бы очень хотелось нынче вечером позвонить одной из них, а еще лучше бы было, если бы ей самой позвонили. Так что Каролина пошла дальше. У нее остался вчерашний хлеб, а в холодильнике – свежие овощи в упаковке, на которых, впрочем, не мешало бы проверить срок годности.

Она открыла дверь – свет горит, телевизор работает. От самой кухни услышала голос китайского президента: в этом Си Цзиньпине ощущался советский душок, тот же ледяной фатализм, что и у Горбачева, когда после аварии в Чернобыле он сказал, что «мы впервые реально столкнулись с такой грозной силой», одолеть которую не способен даже СССР. То же лишенное всяческого выражения лицо, та же холодность, говорящая о серьезности ситуации. Перед лицом всего Политбюро коммунистической партии он утверждал, что Китай пока еще в состоянии одержать победу над новым коронавирусом. Корреспондент добавил, что зона карантина завтра будет расширена на всю провинцию Хубэй, то есть от внешнего мира изолируют не только один город, но пятьдесят шесть миллионов человек. Со дня на день ожидается запрет выходить из дома почти шестидесяти миллионам человек. В остальной части Китая вводятся меры по выявлению заболевших – температуру будут измерять на каждом углу, хочется спросить, не двинулись ли они там умом.

На следующий день в преподавательской только и разговоров было, что про вирус. Некоторые просто отказывались во все это верить – невозможно по щелчку пальцев запереть в домах все население, это ж вам не игра в «Море волнуется раз»…

– Такое невозможно даже при диктатуре, – заявил Лукас.

Тем не менее этот самый Лукас, который в силу своего холодного рационализма не был склонен к скепсису, вынужден был признать, что уже пошли слухи о возможной отмене учебной поездки в Севилью в апреле.

– Это они так пытаются замазать проблемы с бюджетом, – проворчал он.

Все они казались себе такими молодыми, такими искушенными в своей профессии – всем им, за исключением Мишеля, было лет на двадцать меньше, чем ей, – теперь зазор, который она на протяжении всей карьеры ощущала между собой и студентами, распространился и на коллег. Ее держали за старшую, в этом ранге полагалось обладать определенной мудростью, хладнокровием, хотя на самом-то деле ей сейчас нужно было только одно: чтобы кто-то ее обнадежил. Мишелю тоже уже было под шестьдесят, но он любил повторять, что все мужики из Ло-и-Гаронны такие же крепкие, как и он, – особенно те, которые раньше занимались регби. Мишель был из шутников, но в это утро – возможно потому, что он преподавал геобиологию – шутил он меньше обычного. Каролина всегда считала, что он слишком политизирован, в экзальтированно-провокативном ключе, но, похоже, и его стали посещать некоторые сомнения: