– Электроды? – переспросила я.

– Да, это, по существу, контактные линзы с прикрепленными электродами. Не волнуйтесь, – постаралась успокоить меня медсестра, – глаза мы анестезируем, и вы ничего не почувствуете.

Достаточно нескольких визитов к врачам, чтобы перестать верить в подобные басни. Электроды не то чтобы причиняли боль, но они были тяжелые, неуклюжие и вызывали частое непроизвольное моргание век. И хуже всего было то, что при каждом моргании они отваливались – подозреваю, что здесь имеет место серьезный конструктивный просчет. В каждом случае медсестра осуждающе вздыхала и заново устанавливала их, предварительно намазав линзы какой-то пастой, цель которой, по моему предположению, заключалась в том, чтобы передавать электрический сигнал с сетчатки. Как раз из-за этой замазки глаза постоянно слезились, отчего я моргала, и все приходилось начинать сначала.

Я попыталась представить, что это такая игра – типа кто кого пересмотрит, как мы играли в детстве, – но тот мучительный зуд, который мне приходилось терпеть, держа открытыми глаза, отягощенные этой гротескной версией контактных линз, ничего общего с детской игрой в гляделки не имел. Я вела отчаянную борьбу с мышцами лица, которые так и норовили захлопнуть мои веки и вытеснить из глаз эти инородные предметы. Я старалась не думать о «Заводном апельсине», а представляла, каким это было бы наслаждением закрыть глаза хотя бы на секундочку, наслаждением, сравнимым с глотком прохладной воды, ласкающим пересохшее горло в палящий зной.

В общем, медсестра ошиблась, – я чувствовала, и мои ощущения никак нельзя было назвать приятными.

– Мне нужно, чтобы вы перестали моргать. – Это прозвучало отчасти как приказ, отчасти как укор.

– Извините, пытаюсь.

Но при этом я снова моргнула, и контакт опять нарушился.

– Чем больше вы моргаете, тем дольше продлится процедура. – Она снова мазнула пастой свое пыточное орудие и прикрепила его к поверхности моего глаза.

Я едва сдерживалась, чтобы не заплакать. Если мое моргание так раздражает медсестру, то, если я расплачусь, ее, наверное, хватит удар. С моей стороны было не лучшей идеей в такой день красить ресницы тушью. Но я-то ожидала, что дело ограничится тем, что мне снова закапают глаза и просветят фонариком. А тут электроды.

Наконец медсестра получила то, что хотела, и дала мне несколько ватных тампонов, чтобы вытереть пасту, сочившуюся из глаз. Я опустила веки и вволю насладилась возможностью не смотреть. А ведь еще несколько минут назад я воспринимала эту невероятную роскошь – закрыть глаза, когда тебе того хочется, – как само собой разумеющуюся данность.

«Никогда не знаешь, чем ты обладаешь, пока не потеряешь…» – вспомнилось мне.

Медсестра взяла меня за локоть и провела обратно в первый смотровой кабинет, потому что из-за капель и пасты на глазах я практически ничего не видела. Я уселась обратно в кресло, по-прежнему держа глаза закрытыми. Но испытанное прежде облегчение уже вытеснялось дурным предчувствием.

«Все еще может быть совсем не плохо, – уговаривала я себя. – Во всяком случае, никаких плохих новостей я пока не слышала». Но слово «пока» портило все впечатление, и я понимала, что надо готовиться к худшему.

Открылась дверь, и я услышала тяжелую поступь доктора Холла. С минуту он изучал распечатку с результатами ЭРГ, а затем заговорил, взвешивая каждое слово:

– Хочу, чтобы вы понимали: в этой ситуации я всего лишь вестник, гонец. – начал он. – Не убивайте гонца.

– Что такое? – с тревогой спросила я.

– У вас разновидность дистрофии сетчатки. – Он сделал паузу, ожидая моей реакции, но я молчала, и он продолжал: