Я знал про Володькину страсть к троллейбусам. В неё он вкладывал даже какую-то философию. Дескать, в отличие от трамвая троллейбус имеет свободу выбора, может маневрировать и изменять траекторию движения. Но, вместе с тем, если сравнивать его с автобусом, эта свобода все же была ограничена благодаря его связи с некой высшей силой через посредство рогов троллейбуса, подключенных к электропроводке. Пока мы шли, он мучил этими витиеватыми баснями несчастную Свету.

– А известно ли тебе, Света, что один из потомков Достоевского был водителем троллейбуса? И не кажется ли тебе, как лингвисту и просто умной женщине, что в этом есть какой-то глубокий смысл? Я бы даже сказал – символ.

Меня подташнивало. Слова Ленского мелкой дробью колотили мне по черепной коробке и сотрясали мозг на уровне нейронов. Слушать эту болтовню по десятому кругу становилось просто невыносимо, поэтому я решил резко вклиниться: «Автобус он водил, а не троллейбус».

– Да ладо?! Откуда знаешь? – со всей серьезностью спросил Володька.

– Нет, трамвай, – хитро улыбаясь, предложила свой вариант Света.

Завязалась дискуссия. Володя уловил нашу иронию и начал злиться; сказал, что повода для шуток не видит, что управлять троллейбусом – его чистая детская мечта, издеваться над которой не позволит ни трезвому, ни пьяному, ни другу, ни врагу, ни мужчине, ни женщине, будь она даже самой красивой представительницей Москвы и Московской области. Я же ему сказал, что хобби не может быть мечтой, что он не способен ради мечты на жертву, что его легкому увлечению грош цена: мол, нравится девушка – женись, а не ухаживай за всеми подряд. И так далее в том же духе.

– Так, всё – тишина! Пришли, – резко оборвал он наши прения.

Мы остановились около проходной в депо. Володя достал телефон, набрал номер и в течение минуты слушал длинные гудки. После того, как они прекратились, он заговорил: «Саня, привет, это Ленский… Что?… Ленский… Каково лешего ты спишь, Саня?»

– Кому это он звонит? – спросила меня Света.

– Это же очевидно, Светочка. Сейчас сюда явится Харон-паромщик и перевезет нас на другой берег Москва-реки прямо в ад, – ответил я.

– Неужели тот самый Харон? Если так, то я не хочу ехать с могильщиком, – запротестовала она.

– Всё нормально, это водитель троллейбуса, – попытался я её успокоить.

Володя, услышав наш разговор, закрыл рукой телефон и сказал: «Не переживай, Света, троллейбус поведу я».

– Теперь серьезно начала переживать. Беру свои слова обратно! Пусть уж лучше нас везет Харон.

Между тем Володька вернулся к общению по телефону: «Нет, Саня, у меня-то как раз всё тикает… Ах, так… А ты спускайся сюда и посмотрим, кто из нас не трезв… Ты же взрослый мужик, Саня. Взрослый мужик в два часа ночи не спит… Ты меня знаешь, за мной не заржавеет… Вопрос жизни и смерти… Моя честь на кону…» В таком духе он продолжал давить на болевые точки своего приятеля, и преуспел в этом деле. После короткого «Жду!», он отключил телефон.

Через пятнадцать минут к нам подошел Харон. Был это, правда, не мрачный служитель Аида в рубище со свирепым взглядом, а долговязый парень с взъерошенной головой, заспанными глазами, в шлепанцах, майке и чуть ли не в пижамных штанах. Подавляя зевоту и потирая глаза, он пожал всем нам руки, сказал Ленскому: «идём со мной», и они вдвоем скрылись за дверьми проходной. Мы со Светой остались стоять снаружи.

«Не пущу, – услышали мы голос охранника. – Сколько можно, в самом деле? Это уже свинство».

Дальше пошли переговоры. Охранник ожесточенно сопротивлялся. Володя поначалу был напорист, потом сменил тактику и стал исключительно вежлив. Спор постепенно затухал. Начался торг. Наконец дверь победно распахнулась, и Володя пригласил нас внутрь.