– Не пойму, что в Литве делать? У вас в России и уровень жизни, и зарплаты, и Путин рай обещает.

– Не надо про него, в печёнках сидит. В России невозможно свободно вздохнуть, понимаете? Ты просто защищаешь природу, а к тебе приходят с обыском.

Розововолосую защитницу зовут Татьяна и, кстати, корм и воду у подъезда оставляет она. Приехала к нам всего месяц назад. Говорит, еле сняла квартиру, потому что хозяева не хотят сдавать россиянам. Я проникся-было сочувствием, но потом опомнился: расслабляться нельзя! Нас, вильнюсцев, не проведёшь!

В Литве у россиянки какой-то проект. Я спросил, но шпионка замялась и не ответила. Всё одно к одному! Муж у неё – наверняка не муж, а куратор под прикрытием.

– Он в Москве остался, – говорит Татьяна удручённо. – Да неважно.

– Нет-нет, расскажите, – изображаю добрую заботу. – Понимаю, как вам тяжело.

– Нечего тут рассказывать… Живёшь с человеком, а когда приходит ответственный момент…

Она вертит головой, словно желая стряхнуть воспоминания. Словом, мы оба – отличные артисты. В первом раунде вышла ничья, но бой не окончен!

Я шёл к ректору, цепляя взглядом номера кабинетов, таблички на дверях, трещинки потёртого паркета. Руки сами теребили тетрадку, в которой было моё открытие. Профессор Йозас Стумбрас звонил из Литвы фронтовому другу, профессору Лаврентьеву. Но оказалось, пару лет назад тот ушёл на покой и больше не руководил. Правда, старенький Лаврентьев помог: рассказал обо мне новому ректору.

Я представлял, как этот ректор прочтёт формулы и поймёт: такого ещё никто в мире не делал! Он будет сражён, ошарашен, убит наповал. И сегодня, а может, завтра, мы займёмся публикацией. Это будет триумф русской науки, победа над США. Не зря, не зря профессор Стумбрас велел публиковаться в Москве!

В приёмной оказалось тесно и шумно. Суровая секретарша деловито стучала на печатной машинке, не поднимая головы. Услышав про Литву, обвела меня взглядом, словно оценивая, не сбежал ли я из ближайшей тюрьмы. Встав в сторонке, я разглядывал табличку с надписью «ректор Владимир Аркадьевич Боголепов». Сердце колотилось. Вскоре секретарша лениво махнула рукой, я поправил старый залатанный пиджак, выдохнул и толкнул тяжёлую дверь.

Владимир Аркадьевич поднялся из-за стола, демонстрируя внушительный рост. Он был разительно непохож на русских, которых я привык видеть в Вильнюсе. Его кожа, лицо, весь облик были налиты спелостью и лоском, будто породу столетиями выращивали лучшие заводчики. Дорогой синий костюм и увесистый золотой перстень лишь подчёркивали, насколько далека Россия от Литвы.

Ректор протянул руку и улыбнулся настолько радушно, что я почувствовал себя почти желанным. Впрочем, едва я опустился на стул, улыбка померкла.

– Итак, Иван, – начал Боголепов, перебирая бумаги, – мы немного в курсе вашей идеи. Это, конечно, впечатляет. Но позвольте сразу уточнить: здесь у нас свои правила.

Я кивнул, стараясь не выдать волнения и понять, что значило «у нас». В России? В университете? Впрочем, мне подходил любой вариант.

– Успех достигается не только умом, но и умением работать в команде. Особенно с теми, у кого больше опыта, правда?

– Конечно, я готов учиться. – Я не узнавал свой голос, вдруг ставший слабым и тонким.

Боголепов одобрительно кивнул. Его русоватые прямые волосы были безупречны, словно личный парикмахер трудился над каждой прядью. Глаза сидели глубоко, отсвечивая синими лучами. Это был уверенный и точный человек, знавший к пятидесяти годам, что у него всё получилось. Я же смотрел на Боголепова как на святого, не веря, что вижу его наяву.