– Неплохо. Гаудеамус игитур4. Я подумал об этом тексте, верно.

Лист и ручка переместились на середину стола для заседаний. Теперь на бумаге стали появляться геометрические фигуры. Они сразу приобретали объём, откатывались с листа и ложились рядом, как небольшая композиция для упражнений по карандашному рисунку. Затем ручка начала довольно неплохо рисовать розу. И по мере того, как на листе появлялись контуры лепестков, они приподнимались из бумаги, словно цветок всплывал из неё. Послышался лёгкий розовый аромат.

– Достаточно, – резко сказал Хунта. Татьяна вздрогнула, исчезли фигуры и роза, ручка упала на бумагу. Но тут же взмыла и переместилась к хозяину.

– Извините, – прошептала Татьяна. Ручка аккуратно легла на стол перед Хунтой. Татьяна не смела взглянуть в сторону мрачного профессора.

– Ну что ж, по крайней мере, изобретательно, – холодно сказал Хунта, пряча ручку.

– По-моему, так очень весело, – смягчил его оценку Киврин. – Это ведь здорово, что, управляя всеми этими процессами, Татьяна Васильевна не теряет чувства юмора.

– И читает внешний мысленный слой, – прищурившись, заметил Жиакомо.

– Расскажите, какие исследования вы хотели бы провести? – в голосе Хунты по-прежнему был лёд.

– Меня интересует взаимодействие метафизических сил с живыми объектами, – ответила Татьяна.

– А точнее?

– Мне хотелось бы найти научное объяснение феномену биотоковой анестезии.

Хунта пожал плечами.

– Целительство? Не особо оригинально.

– Да п-почему же? – возразил Киврин. – У нас этим никто не занимается. Будет новое направление.

– Не вижу ничего нового. Это известно тысячи лет.

– Известно, но не объяснено, – сказал Жиакомо. – Теории расплывчаты и весьма противоречивы. Рассматривают частные случаи, но не дают общей картины. Там есть, над чем работать. И исторический материал огромный.

– Но зачем? – не унимался Хунта. – Успехи современной медицины уже давно превзошли возможности целителей.

– Позволь с тобой не согласиться. Это вообще явления разного порядка.

– Коллеги, дискуссию вы сможете продолжить позже, – остановил их директор. – Если у вас более нет вопросов к Татьяне Васильевне, давайте её отпустим. И вы тоже можете быть свободны, – обратился он к магистрам. – Благодарю вас, вы проделали большую педагогическую работу в столь сжатые сроки. Это замечательно.

Магистры встали. Витька бросил на Хунту неприязненный взгляд, но профессор и бровью не повёл. Татьяна вежливо попрощалась и вышла. Магистры вышли за ней, я – за ними. До тех пор, пока двери директорского кабинета не затворились за нами, корифеи не произнесли ни слова.

В коридоре магистры наконец выдохнули.

– Курить, – коротко предложил Витька.

– Однозначно, – согласился Роман.

– Немедленно, – поддержал Эдик.

– Ты же не куришь! – удивился я, но никто не обратил на это внимания. Мы вышли в курилку на лестницу. Татьяна пошла с нами.

Роман распахнул форточку, с улицы потянуло приятным свежим морозцем.

– Как вы, Татьяна свет Васильевна? – заботливо спросил Эдик, возведя вокруг Тани защитное поле от дыма.

– Всё хорошо, – быстро ответила она, но можно было заметить, что её слегка знобит.

– Не знаю, как вы, а я считаю, что у Хунты не только сердца, но и совести нет! – горячо заявил Витька. – Изувер. Он ведь вам мешал, Татьяна Васильевна!

– Нет, – удивлённо произнесла Таня. – Я не заметила. Мне кто-то помог на одной трансфигурации, но я не заметила кто.

– Точно не мы, – вздохнул Эдик. – Там такая стена стояла, что…

Он не нашёл подходящего сравнения и только рукой махнул. Все замолчали на полсигареты.

– Послушайте, – прервала наконец молчание Татьяна, – можно вас попросить об одном одолжении?