Тени у костра Наталия Колмакова, Ирина Иванова

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Иванова И., Гайворонская М., Торин В., Лунёва А., Колмакова Н., Шабнова Е., Хоффман Р., Рац Э. и М., 2024

© Оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2024

Когда от тоски природа меняет масть,

А ветер на псах и птицах срывает злость,

Тогда зима открывает пошире пасть

И ты понимаешь: вот оно, началось.

Никита Дорофеев. Черновик

Вик поднимает воротник пальто, прячась от ветра. Можно нырнуть в ближайшую арку, срезать через двор, обогнать на пять домов – но сегодня нет настроения играть в догонялки. И раз уж выбрал слишком тонкий шарф, терпи: в конце концов, сам виноват.

Влажные листья липнут к ботинкам. Утром прошел дождь, город теперь – как нахохлившаяся птица, черно-серые перья торчат во все стороны. Следи, куда ставишь ногу, а не то, задумавшись, соскользнешь с одной встопорщенной улицы на другую, и хорошо, если они будут рядом – а если в разных районах?

У Вика из груди тоже торчат перья – правда, не мягкие птичьи, пропитанные дождем. То разбилось на осколки привычное, солнечное, летнее представление о себе, разлетелось лопнувшим от лжи зеркалом, разорвало тонкую кожу; и любое прикосновение, даже самое осторожное, разбегается по телу колючим ударом тока. Поэтому Вик и прячется от ветра: его только подпусти поближе – душу безжалостно перетрясет, от всего, что уже мертво, избавит. Иногда ровно это и нужно; но не сегодня.

Сегодня, так уж вышло, Вик проснулся в одну из самых черных осеней своей жизни. Разные бывают времена, разные потоки текут сквозь мир. Порой даже хтони – ни рыба, ни мясо, ни чудища, ни люди, танцующие на лезвии между двумя реальностями, привыкшие с легкостью принимать новые правила игры… – порой даже хтони клубком лежат под одеялом, пока за окнами грохочет ветер и барабанит по крыше дождь. И не заглядывают в зеркала, ведь у всех отражений бездонные провалы на месте глаз.

Не надо было выходить из дома. Не надо было вставать с кровати. Не надо было вовсе просыпаться: остался бы в сладком незнании, не-ощущении, не-присутствии – глядишь, и обошлось бы; так не усугубляется болезнь, если греешься чаем, а не шатаешься по холодным улицам.

Никогда не обходилось.

Сглотнув тихий вой, сидящий в горле надсадным кашлем, Вик на ходу вытаскивает телефон и набирает подрагивающими пальцами: «Я близко, спускайся». Осталось два дома, арка, двор и подъезд. Прогулка не спасет – но он хотя бы будет не один.

Лия ждет у недружелюбно железной двери – привычное серое пальто, черные джинсы, высокие ботинки на шнуровке. Монохром, идеально подходящий сегодняшнему дню, нарушают ярко-зеленые тени, и Вику хочется смотреть только на них – на привет из той, привычной цветной жизни, сгинувшей в осенней пасти.

Все привычное, все знакомое – только он чужой.

– Что-то тебя совсем размазало. – Поджав губы, Лия с молчаливого разрешения гладит торчащие из груди осколки – бережно, едва дыша, самыми кончиками хтонических когтей. И все равно натянутые нервы взрываются оглушительным звоном, так что хочется метнуться в угол арки, вздернуть до макушки воротник пальто и сжаться в крошечный комок из зубов и шерсти.

Но Вик медленно вдыхает, медленно выдыхает и улыбается намеком на улыбку:

– Пойдем?

Лия сжимает его руку, и дрожь отступает.

Рядом с Лией осенняя темнота прячет клыки: мир обретает четкие очертания, отражения закрывают черные глаза; и пускай город по-прежнему топорщится мокрыми улицами, соскользнуть в чужой район больше не страшно. В конце концов, замок их сплетенных пальцев ничто не разобьет.

Рекламные листовки, расклеенные по столбам, хлопают на ветру мокрыми крыльями. Вот-вот сорвутся и улетят – наверняка на юг, в жаркие страны, где солнце целует голые плечи, яблоки падают в протянутые руки, а звездная улыбка черной ночи ни капли не похожа на хищный оскал. Вик бы тоже с радостью улетел – сегодня, когда вместе с кровью из груди вытекли остатки тепла.

Все валится из двух человеческих рук, из четырех хтонических лап; не выходит ни старого, живого, летнего, себя удержать, ни с новым, осенним, смириться. Только, слабо отмахиваясь от неизбежных перемен, кутаться в пальто.

Сквозь тучи льется прозрачный инистый свет – вот и солнце, сдавшись, выцвело добела. Нет, Вик любит осень – шелест времени и запах смерти, – но, видимо, это не всегда взаимно. Или теперь именно так выглядит черная осенняя любовь?

– Хочешь кофе?

– Я даже не завтракал. – Вик косится на осколки. – Не уверен, можно ли есть и пить, когда из тебя торчит… такое.

– Ты же не в хтоническую часть будешь еду пихать, – пожимает плечами Лия. – А человеческое тело у тебя в порядке. В общем, решай давай: если повернуть, вон там будет кофейня. Не наша любимая, но сойдет, уж простенький капучино приготовят. Или можешь взять лимонно-имбирный чай: самое то по осени спасаться.

Налетевший ветер взъерошивает волосы, подталкивает к переходу: зачем тебе кофейня, иди куда шел!

– Пойдем за чаем, – назло ему решает Вик. – Веди, я целиком в твоей власти.

И Лия, рассмеявшись, ведет к качающейся вывеске с подсолнухом – еще одной яркой точке на монохромном полотне. Как же хорошо.

Всегда знал, что Лие можно доверять и в выборе напитков. Пряно-цитрусовый чай, щедро сдобренный медом, согревает как минимум тело. А о спасении разбитой души – вернее, того, что от нее осталось, – можно поразмыслить и потом.

Сделав очередной глоток, Вик откидывается на спинку стула – осторожно, чтобы не потревожить осколки, не согнуться от вспышки боли. И наконец почти искренне улыбается, пока – совершенно по-человечески, но пройдет какое-то время, и драгоценная хтоническая сторона снова вытянется за спиной привычным шакальим силуэтом, а не жалкой невнятной тенью. И зубы будут превращаться в клыки прежде, чем успеешь об этом подумать.

Не возьмет его осень, не одолеет, не убьет. Ни за что.

– Точно не хочешь? – Лия кивает на свой морковный торт. – Ты же сказал, что не завтракал.

– Для меня сейчас любая еда отравлена осенью. Забавно, правда? – Вик усмехается, сглотнув горечь. – Ты ведь помнишь, я всегда любил осень: гроб, гроб, кладбище, все такое. А теперь выть хочется от того, насколько ей все вокруг пропиталось.

За окном рассыпается дождь – словно чья-то рука швырнула на подоконник горсть бусин. Судя по силе, это заряд, который скоро пройдет; и снова будут липнуть к ботинкам полумертвые листья, а ноги – скользить по вывернутым наизнанку улицам. Как бы не заблудиться!

Впрочем, разве им есть куда опаздывать?

Отпив кофе, Лия пожимает плечами:

– Осень осени рознь. – И предлагает, покосившись на окно: – Посидим еще?

– Посидим, – соглашается Вик. Запахивает расстегнутое пальто, чтобы спрятать осколки, и, поднеся к губам чашку, жадно вдыхает аромат апельсина и пряностей.

Это пройдет. Непременно.

В такую мерзкую мрачную осень темнеет рано, и Вик ничуть не удивляется, когда из теплой кофейни они попадают в серые сумерки. Жаль, фонари зажигаться не спешат; ну и куда им двоим нелепыми мотыльками лететь, за каким светом следовать?

Мир расплывается, будто не чай пил – коньяк; к горлу подступает тошнота. Тоже ни капли не удивительно: мало ли что раньше не тошнило, раньше и осколки из груди не торчали. Вик прислоняется плечом к фонарному столбу, на мгновение прикрывает глаза – и тут же распахивает: когда не цепляешься ни за что взглядом, голова позволяет себе отвратительные вещи. Например, сумасшедшую поездку на карусели, или игру в торнадо, или…

Какой еще дурацкой фразой назвать головокружение, чтобы не завыть от беспомощности?

– Ты как? – беспокоится Лия. – Хочешь, плечо подставлю?

– Не надо, я нормально, – отмахивается Вик; отлипает от столба и делает несколько осторожных, но все равно «пьяных» шагов.

Как взглядом ни цепляйся, сумерки – особенное время, хтоническое и жадное: людей в них жрать – одно удовольствие; растворяться, сливаясь с городом, – тоже. С каким сладко-тянущим чувством в груди всегда выбегал на улицу по вечерам! Но только не сейчас, не сегодня, когда жизненно важно не поддаться осени, а удержать себя в знакомой человеческой форме.

И когда в груди вместо тянущей сладости – осколки и кровь.

Вик берет Лию за руку, переплетая пальцы, и мир перестает качаться, принимает зыбкий, но хотя бы устойчивый вид. Можно медленно выдохнуть, шепнуть: «Не отпускай меня!» – и шагать дальше.

Город пахнет дождем. Под ногами хлюпает, будто, зазевавшись, они все-таки упустили улицу и провалились в болото. Но нет, внизу – асфальт, вокруг – дома, все в порядке настолько, насколько может быть. Рекламные листовки, сбившись в кучу у подъездов, сушат крылья – так ведь и не улетят, бедняги, не сладят с этой погодой. Не видать им жарких солнечных стран.

Остановившись у витрины цветочного магазина, Вик долго рассматривает свое отражение: то ли человек, то ли чудище с шакальей пастью, вместо глаз – бездна, тело растекается дымом; а в сердце – букет из окровавленных осколков. Потрясающе мерзкое зрелище.

– Знаешь, – Вик оборачивается к Лие, – я подумал… А что, если сделать так? – И, закусив губу, он выдергивает осколок – точно больной, давно сгнивший зуб.