идя по пятам Саши, группа наткнулась на ржавую машину, когда-то бирюзовая, а ныне цвета запёкшейся крови, скрипела на ухабах, будто протестуя против каждой кочки. Даниил, прижавшись к дверце, затянулся сигаретой – дым стелился по салону, как туман над болотом.

– Тени… – голос его дрожал, как стрелка сейсмографа перед толчком. – Они как дырявая плёнка. Сквозь них звёзды видно. И лица…

– Лица? – Женя, не отрываясь от экрана камеры, где мелькали помехи, выдавила улыбку. На её шее болтался кристалл кварца – «от сглаза», как она говорила. – Может, это тебе водка мерещится?

– В 86-м учёные хотели сделать камуфляж, – она тыкала пальцем в распечатку с грифом «рассекречено». – Проект «Тень». Облучали добровольцев чем-то… – её голос сорвался, когда луч фонаря выхватил знак на заборе.

Расщеплённый круг. Тот самый, что мерцал на бланках Директора ядовито-зелёной типографской краской, выцветал на обложках лабораторных журналов, будто прокажённая луна, и висел на брелоке у Саши – крошечная стальная загадка, подаренная Збигневом в день, когда они ещё верили, что тайны можно разгадать. Теперь символ резал глаза, как шрам от раскалённой проволоки.

– Стой! – Збигнев рванул сумку на себя, и замки заскрежетали, будто запротестовали против вторжения. Под свёртками бинтов и консервов, обёрнутых в газету 1993 года, лежал пистолет – холодный, тяжёлый, чуждый. Его пальцы впились в конверт, и бумага обожгла кожу сквозь перчатки, словно пропитанная не кислотой, ионным пеплом реакторов. Где-то в рюкзаке зашипел дозиметр, но его заглушил вой.

Он прорвался сквозь тьму, как нож сквозь холст: гортанный, с хрипотой раздробленных голосовых связок. Не ветра – что-то с рваными лёгкими, вывороченным горлом. Человеческое? Только если человек может звучать как паровоз, сходящий с рельсов в бездну.

Линда выступила вперёд, и свет фар выхватил её нож. Лезвие, отполированное до зеркальной слепоты, вспыхнуло радужным маревом – словно нефтяная плёнка на воде, но это была не вода. По клинку стекали капли, чёрные и вязкие, оставляя на снегу узоры, похожие на руны. Она не дрогнула, только губы, обветренные до кровавых заусенцев, шевельнулись:

– Они близко.

Лес за карьером стонал, как раненый зверь. Даниил швырнул окурок в снег – искра на миг осветила его лицо, изъеденное морщинами страха.

– Сергей… – он крякнул, поправляя рваные перчатки. – Тот парень из гаража, помнишь? Говорил, они «просыпаются» от страха. Как будто чую́т пот. Слышат, как сердце колотится.

Из-за рваной завесы снега выступила фигура – сгорбленная, в пропитанной мазутом телогрейке. Сергей. Его лицо, изъеденное морозом и бессонницей, напоминало карту местности, где все дороги вели к пропасти. Он шагнул к ним, спотыкаясь о невидимые камни, и Збигнев заметил, как дрожат его руки – не от холода, а от того, что годами копилось под рёбрами, как ртуть в разбитом термометре.

– Вы… вы пришли, – Сергей схватил Збигнева за рукав, оставив на бушлате жирный отпечаток. Глаза его бегали, как крысы в ловушке. – Я звонил неделю назад. Сын… он ушёл сюда за какой-то хренью для школьного музея. Говорил, тут техника со спутников валяется… – Голос сорвался в хрип, и он вытащил из кармана смятый снимок: мальчик лет двенадцати в очках с толстыми линзами, на фоне карьера. Тот самый, что теперь зиял за их спинами.

Даша взяла фото, и свет фонаря выжег на нём пятно – будто карьер уже начал поглощать изображение.

Где-то в глубине тоннеля заскрежетал металл, и Сергей дёрнулся, будто током ударило.

– Они его нашли раньше нас, – прошипела Линда, сжимая нож так, что костяшки побелели.