Альен и Соуш двинулись к выходу из леска – к месту, где тропа расширялась, переходя в заброшенную дорогу. За разросшимися кустами и папоротником был спуск с небольшого холма, и дорога ныряла с него, уходя вдаль по Волчьей Пустоши – безлюдной и плоской, словно блюдо; уже отсюда Альен мог разглядеть место, куда собирался.

Путь был недалёк, но он торопился: слишком уж не хотел кого-нибудь ненароком встретить. Вскоре он заметил, что даже Соуш с трудом поспевает за ним, и с досадой пошёл медленнее. Небо над головой наливалось тяжёлой серостью, и становилось душно; Альен ощутил дурноту и понял, что вчера переборщил со снадобьями. Они помогали забыться – а значит, для него были незаменимы – но дозировку, конечно, надо рассчитывать тщательнее…

Кладбище бедняков находилось вдалеке от поселений Волчьей Пустоши, что было вполне логично: во всех уголках мира Альен встречал у людей одинаковый брезгливый страх перед смертью. Все они стремились отодвинуть её от себя, притворялись, что она к ним не относится. Когда-то он и сам поступал так же – до того, как слишком многое изменилось…

Плоские, грубо обтёсанные камни торчали из сухой, заросшей бурьяном земли вперемешку с деревянными чурбаками. Альен толкнул калитку в частоколе и привычным движением раздвинул траву, которая кое-где доходила ему до пояса. И не оборачиваясь, он знал, что Соуш идёт за ним след в след.

В тишине раздался пронзительный крик, и что-то маленькое, полосатое метнулось ему под ноги; Альен отшатнулся, но сразу понял, что задел ногой задремавшую бродячую кошку. Их тут было множество – и, пожалуй, они, да ещё хищные птицы, составляли большую часть посетителей кладбища. Следы хоть какого-то ухода виднелись лишь на нескольких могилах – статуэтки четырёх богов, мисочки с подношениями покойным, засохшие полевые цветы – и в основном это были, разумеется, более или менее свежие захоронения. Ещё бы: могила крестьянина из Пустоши – не родовой склеп лорда, за которым будут следить поколения слуг. От гроба, сколоченного из подгнивших досок, скоро ничего не останется, и даже имя, вырезанное единственным грамотеем в округе, через пару лет нельзя будет прочесть.

Альену всегда казался нелогичным ти’аргский обычай хоронить мёртвых: в Дорелии, в Альсунге, даже в Кезорре тела по традиции предавали огню. Возможно, это было связано с особым почитанием Дарекры – богини земли и ночного мрака – по сравнению с огненным Шейизом. Впрочем, он никогда не занимался вплотную местными поверьями. Мелдон, например, в детстве обожал играть со слугами и крестьянскими детьми, отличались этим и другие братья Альена – но только не он сам. Не видел он в них ничего, кроме немытых шей, грязи под ногтями и раздражающей тупости.

Соуш отвлёк его от сумбурных мыслей, многозначительно замычав. Альен и не заметил, что они на месте: ноги сами принесли его, куда нужно.

Эта могила, совсем на отшибе, появилась недавно, но надгробную надпись уже изрядно подточили жуки. Пока за ней следили: чьи-то заботливые руки оставили на земле ломоть хлеба, лишь слегка тронутого плесенью, и дешёвый медный медальон. Альен присел на корточки и потянул шнурок кончиками пальцев; на медальоне было, естественно, примитивное изображение Дарекры – горбатой старухи с большим животом, в каждой руке у которой лежало по булыжнику. Он скептически хмыкнул: простонародье любит такие вещицы, хотя на ярмарках в Пустоши медальоны с красавицей Льер явно пользуются большим спросом…

Альен поднялся, отряхиваясь, и кивнул Соушу. Он сознательно не стал вчитываться в имя покойного; годами выработанное чутьё подсказало ему, что это пожилой мужчина, ушедший своей смертью, без насилия и, скорее всего, без долгих страданий. Этого было более чем достаточно. Во время первых опытов Альен невольно вникал в подробности жизни тех, кто лежал здесь, – а потом не мог спать по ночам.