Подлей еще чаю, бро, чёт меня отпускать стало. Не заскучал ещё? Сам же захотел, чтобы я рассказывал. Сиди теперь.

Слушай.

– Тебе надо это почувствовать.

– Что?

– Это состояние. Эту метаморфозу.

– Ну… Я не уверен, если честно.

– Люди врут, когда говорят «если честно», ты в курсе?

– Люди разное делают. Другой Кот вон виндовс опять поставил на свой мак…

– Сэм, тебе надо это попробовать. Это всё меняет. Абсолютно.

– С чего ты решил, что я хочу изменить всё? Ты ещё мне предложи на… на… на девяносто восьмую винду перейти. Другой Кот – псих, что, конечно, модно, но это не значит, что все теперь должны психами становиться. А завтра модными розовые ушки снова станут, что теперь – снова идти краситься? Я ещё с прошлого года краску не отмыл.

– У каждого человека есть такая потребность. Потребность в революции. Потребность в кардинальном изменении окружающего мира. Розовые ушки – лишь одна из форм удовлетворения потребности.

– То есть ты говоришь, что я – как все? Все вокруг? То есть я что – обычный?

– Конечно, нет. Конечно, ты другой. Ты иной. И твоя революция совершенно иная. Ну как ты её видишь, по крайней мере.

– Ага, революция… Знаешь… у меня есть такой экс-революционер дома. Его революция результирует солёными огурцами из банки и радостью, что удалось взять зимнюю резину подешевле… У меня же это происходит, когда дрова встали чётко и звуковая карта не виснет.

– Отказ от революции при определенных обстоятельствах тоже может быть вполне революционным поведением, но… Не сейчас.

– Мы не можем всерьёз обсуждать революцию – мы ещё дети. Внешне, по крайней мере. Не думаю, что нам стоит палиться, что внешнее не тождественно внутреннему.

– То есть продолжать быть обычными?

– Ну для них – да. Это лучший способ конспирации.

– Ты ещё предложи потом встроиться в систему общественного распределения благ.

– Ну, если это поможет революционному процессу – не вопрос.

– Тогда, может, и огурцы из банки – часть этого процесса? Не находишь?

– Не нахожу. Огурцы не революционны по своей природе.

Мы молчим. Молчаливое сидение на краю балкона заброшенного здания у реки. Окраина Большого Города. Терпкий воздух осенних костров. Клубящийся ветер сизого дыма сухой травы. Пластиковая бутылка с обожжённым горлышком. Обычные дети обычных людей. Танцы задержавшихся в лете дачников. Обычные мечты создать новую идеологию, убедить большинство, повести за собой. Мечты о невозвращении в бетонные дни города. Рутинные действия по добыванию ресурса, распределению обязанностей подачи фольги, сворачивания и перемешивания, доставлению зарядов. Когнитивный диссонанс срезал на корню детский пушок наших слов. Необходимость кардинальных перемен зияла своей неотвратимостью. Я предлагаю план. Свежий. Из Дагестана.

– Ладно, рассказывай. Что там?

– Что там… Там – ничего. Я это ещё в три года понял. Там, может, даже хуже, но всё равно там – ничего. Но есть тема, Сэм. Хорошая.

– Бля, ты будешь говорить или нет? Мне скоро уже матушка звонить будет – время жрать почти. Опоздаю – спалюсь – потом никакого теккена на выходных нам.

Солнце готовится к посадке где-то за гаражами. Кривые и гнилые приветы в погонах из далекого прошлого, каждый вечер они вяло принимают солнце, отплёвываясь красным. Красного у них хватает. Лето тоже почти ушло. Успело соскочить в отличие от солнца. Долгие вечера ещё не чувствуют палева, ещё верят, что отмажутся серыми сумерками, в которых так удобно прятаться, если тобой уже получена новая форма не одного, а нескольких серых оттенков. Осень начинает давить своей скучной и внезапной прокурорской темнотой, добивая увядшие листья ночной холодной мерзостью, требуя полного расклада и признания вины. И листья ломаются. Валят всех. Расклад внизу под деревьями виден отчётливо и ясно. До самой противной фазы – фазы распределённой пронзающей камерной мороси – осталось совсем недолго. Может, всего пара недель. Сезон вечерних подъездов уже рядом.