Когда он вышел к оврагу, ноги уже не слушались. Он сел на поваленное дерево, утер лоб и достал термос. Пил горячий чай, глядя на лес – и ему показалось, что деревья смотрят в ответ. Не зловеще, а… внимательно. Как зрители, которых нельзя обмануть.

Он встал и пошёл дальше, не торопясь. Время снова стало тянуться – вязкое, как смола. Тропа сузилась, деревья сомкнулись над головой. Но в какой-то момент, почти внезапно, он увидел – между стволами, сквозь тяжёлые снежные ветви, показалось очертание.

Дом.

Он стоял в ложбине, окружённый полукругом сосен, как щитами. Деревянный, тёмный, крыша под снегом провисла, но не обвалилась. Из трубы поднимался тонкий дым – живой, как дыхание. Окна – закопчённые, с деревянными ставнями, частично приоткрыты. Ни забора, ни тропинки, ни фонаря. Только он – и этот дом, словно выросший из земли, как старый зуб.

Никита застыл. Сердце билось чаще, но не от страха. От странного чувства – будто он уже был здесь. Не физически, а как будто дом стоял в нём. Во сне, в памяти, в чём-то более древнем, чем воспоминания.

Он спустился медленно, осторожно, ступая по хрустящему снегу. На крыльце – следы. Старые, частично занесённые, но человеческие. Значит, здесь кто-то есть. Значит, он пришёл правильно.

Он поднялся на крыльцо, деревянные доски жалобно скрипнули. Подошёл к двери. Постучал – сначала вежливо, потом чуть громче.

Тишина. Лес замер.

Потом – внутри послышались шаги. Медленные. Тяжёлые. И щелчок – поворот ключа в замке.

Дверь открылась.

Дверь открылась с едва слышным скрипом – тёплым, будто давно знакомым. На пороге стоял старик. Сгорбленный, сутулый, с лицом, которое будто бы обветшало вместе с домом. Его борода была серая, клочковатая, похожая на вату, которую мотал ветер. Глаза – выцветшие, как старые фотографии. Но в этих глазах было что-то… человеческое. Тихая усталость, смешанная с безмятежной добротой. Он посмотрел на Никиту, и губы его растянулись в короткой, чуть смущённой улыбке.

– Ну вот ты и пришёл, – произнёс он, словно ждал его не день, не два – а годы. – Заходи, заходи, пока не замёрз.

Дом внутри оказался удивительно тёплым. Старые, но чистые стены, запах дерева, немного дыма, немного варёных трав – всё напоминало об ушедшем времени. Печь потрескивала, рядом стояли охапки дров. На стене висело старое ружьё, под потолком – bunch сушёных грибов и пучки трав. Никита скинул рюкзак и, не сдержав улыбки, вдохнул полной грудью. Казалось, этот воздух лечил.

– Воды тут нет, только колодец за домом, – говорил старик, показывая всё вокруг. – Свет – от генератора, включаешь только вечером. А вот дров здесь – на пару зим хватит. Еда в кладовке, я оставил. Печь не греется – не стесняйся, топи. Главное, слушай дом. Он скажет, когда что не так.

Никита кивнул, благодарно, хотя и не понял до конца, что это значит. День был долгий, голова гудела. Он достал деньги, передал старику. Тот взял, медленно, не глядя, словно ему важен был не расчёт, а сам ритуал. Бумажки исчезли в кармане, как воронённые листья.

Перед самым выходом, уже стоя на крыльце, старик задержался. Его фигура будто стала выше, как-то плотнее на фоне серого леса. Он обернулся через плечо, и его глаза, только что добрые, на секунду потемнели, словно в них мелькнуло пламя далёкого костра.

– Будь осторожней, – сказал он негромко. – В этом лесу ты не один.

И ушёл. Медленно, как будто растворился в сумраке, став частью деревьев.

Никита стоял на крыльце, глядя ему вслед. Слова старика отозвались в нём, но странно – не тревогой, а… чем-то вроде возбуждённого предчувствия. Он пожал плечами, усмехнулся: