Всеволод тряхнул головой, отгоняя морок.

Просто задремал, уснул. И кричал во сне. Просто привиделось что-то жуткое.

Но сейчас-то наваждение отступило. Исчезло.

– Как долго я спал, Эржебетт?

И снова в ответ лишь доверчиво распахнутая темная зелень глаз и молчаливое хлопанье ресниц. «Ну да, конечно, – не понимает по-русски, – вспомнил Всеволод. – А если бы и понимала – сказать-то все равно ничего не может».

Интересно, миновал ли уже послезакатный час или страшный сон длился считанные минуты? Или даже секунды? Сколько времени он проспал? Всеволод прислушался. Снаружи – тихо. На звоннице дозорные не бьют тревогу, не доносится с монастырского подворья шум битвы, не кричат люди и не завывает упыриное отродье.

А здесь, в тесной монашеской келье по-прежнему сидят друг против друга двое. Сидят и все еще ждут чего-то. Человек с двумя мечами. Опытный воин обученный сражаться с порождением темного обиталища. И еще… Кто-то… Дрожащая девица. Тоже – человек. Наверное… Скорее всего…

Эржебетт вела себя как человек. Как обычная перепуганная вусмерть девчонка. Разве что не плакала больше: дорожки слез на щеках уже высохли.

Но час зверя? Истек? Или рано еще? Всеволод многое отдал бы, чтобы выяснить это наверняка. Сейчас, сразу.

Он глянул в окно. Темно. Тучи. Ни луны, ни звезд не видать. Глянул на свечи. Тоже – трудно понять. Всеволод не знал, как быстро горят эти монастырские свечи, но сгорели они основательно. Восковых слез натекло на камень изрядно.

Натекло… Истек?…

Наверное ж, истек вместе с ними и роковой час. А не весь – так большая его половина. А если что и оставалось еще – то, может, самая малость.

Эржебетт шевельнулась.

Простонала – вопросительно. Просительно.

– А-а-а?

Страшно, ей должно быть. Еще бы не страшно! Щемящая жалость к беззащитной, бессловесной, без роду – без племени юнице вдруг сжала грудь Всеволода. Сжала, скрутила, да так, что…

– Не нужно бояться, – стараясь, чтоб голос звучал ласково и успокаивающе, проговорил он. – Ничего не нужно бояться!

Поняла? Нет?

Сказанных слов – нет. Их смысл – да.

Уста Эржебетт дрогнули. Девушка улыбнулась – самыми уголками рта. Всхлипнула. Да, снова плачет…

Сдвинулась с места. Не отводя от Всеволода молящих глаз, поползла к нему на четвереньках. Плакала и ползла. Обползала одни свечи, валила другие.

Волкодлак преодолел бы это расстояние в один прыжок. В полпрыжка. А она все ползла. Как рабыня к ложу господина. Как собака к сапогу хозяина.

Эржебетт тронула его ноги.

Придвинулась. Ближе.

Еще ближе.

– А-а-а? – все с той же мольбой в голосе.

Молит о защите, покровительстве и благосклонности? Ох, до чего же жутко ей сейчас! До чего же сильно должна пугать ночь бедняжку, пережившую встречу с волкодлаком и чудом спасшуюся от упыринного воинства.

– Ты в безопасности, Эржебетт, – уверял Всеволод.

Если не вздумаешь обращаться в нечисть…

– Самое страшное – позади, – говорил он ей.

Если уже ушел в небытие послезакатный час.

– И все будет хорошо, – обещал Всеволод.

Если они доживут до утра. Оба, а не один из двоих.

– Все скоро кончится, – пророчестовавал он.

Так кончится или иначе. Но – должно закончиться.

И – скорей бы!

А еще…

«Красива! До чего же она все-таки красива!» – опять не отпускала его такая навязчивая и такая неуместная в сложившихся обстоятельствах мысль. Или наоборот – вполне естественная мысль?

«И ведь не просто красива – а красива особой, пробуждающей дикую страсть, манящей, влекущей… жуть, как влекущей красотой».

Хотелось поступить с ней так, как испокон веков поступает мужчина с женщиной. Как господин с наложницей.

А Эржебетт всхлипывала и жалась к Всеволоду. Искала защиты, опоры, спасения. И дрожала, дрожала. От ужаса? Или… или уже нет?